Федор Зарин-Несвицкий - Скопин-Шуйский

Сапега, с налившимися кровью глазами, вскочил с места и выхватил саблю. Выхватил саблю и Димитрий. Рожинский железной рукой схватил Сапегу и отбросил его в угол. Сапега чуть не упал, но удержался на ногах.

Царь вышел ругаясь, а Сапега налетел на Рожинского.

— Молчи! — грозно сказал Рожинский. — Не время. Лучше сядь сюда, — он указал место рядом с собой, — я тебе кое-что скажу.

Рожинский и Сапега были друзья, причем Сапега, менее умный и более слабый, невольно подчинялся молодому Рожинскому, безмолвно признанному всеми поляками своим главой. Сапега, тяжело дыша, опустился рядом с князем, и между ними начался оживленный разговор.

Русские бояре смотрели и слушали довольно равнодушно, почти не прерывая своего разговора. Черкасский убеждал князя Сицкого съездить с ним завтра в Москву с тем, чтобы на другой день вернуться в Тушино.

— Скучно одному, боярин, — убеждал Черкасский.

— Да, негоже как-то, — отвечал Сицкий.

— Пустое, повидаем своих — да и назад.

В это время еще не вполне законченных переговоров было заурядным явлением ездить из Тушина в Москву. Рожинский ездил чуть не каждый день для переговоров с Гонсевским и Олесницким, ездили и русские люди повидаться со своими, и царь не смел задерживать их, особенно родовитых бояр.

Ваня слышал, что завтра ожидают прибытия атамана Заруцкого с десятью тысячами запорожцев, что тушинскому царю согласился служить и Маржерет с пятьюстами испытанных и закаленных воинов и что, собрав все силы, самозваный Димитрий одним ударом разгромит Москву.

Во время ужина, при виде того, что происходило вокруг, Ваня испытывал угрызения совести. Ему стыдно было сидеть в этой постыдной компании врагов его родины. Под влиянием всего виденного и слышанного он даже как будто забыл об Анусе. Он решил ехать в Москву и не хотел перед отъездом видеть Ануси. В глубине души он боялся поддаться ее очарованию и сделаться настоящим изменником.

Не дожидаясь окончания пира, Ваня вышел, вернулся домой к Трубецкому, велел оседлать коня и тотчас же выехал в Москву. Но уже по дороге его начала мучить совесть, хорошо ли он сделал, не поговорив с Анусей, не открыв ей гнусного обмана, жертвой которого она становилась, оставляя ее так неожиданно, заставляя страдать ее. И мало-помалу у него крепла мысль, что надо будет вернуться в Тушино, чтобы или проститься с нею навсегда, или вырвать ее из этого разбойничьего гнезда.

На последнее он надеялся мало, зная ее преданность царице.

Малодушный Василий с умыслом закрывал глаза на разорение Руси. Он упорно вел переговоры о мире с Польшею и успокаивал всех окружающих, по его мнению, стоило лишь заключить мир, как поляки вернутся на родину и бунтовщики смирятся. Но поляки, находившиеся в Тушине, не обращали никакого внимания на переговоры о мире, и в одну темную ночь Димитрий нагрянул на ходынский стан, захватил обоз, пушки, перерезал массу людей и гнал обезумевшее царское войско до самых стен Москвы.

Ужас охватил столицу.

— Миша, Миша, — твердил царь, растерянный и испуганный.

Михаил Васильевич в это время уже готовил грозу врагам России.

Приехал в Москву Ощера и доложил царю все, что знал и видел. По собственному почину он побывал во многих местах, собирал отовсюду сведения. Жену и мать он отправил в Сергиево-Троицкую лавру, находя, что там они будут в полной безопасности. Он сообщил царю, что Владимир, Углич, Кострома и много других городов уже признали Димитрия, что где он ни проезжал, он видел полное разорение, сожженные деревни, разрушенные города. Польские, русские, казацкие шайки действовали совершенно самостоятельно, истребляя, что попадалось под руки. Погибли и Ярославль и Тверь.

Царь плакал и беспомощно разводил руками. Князь Димитрий угрюмо молчал. С Москвы собрали уже всех людей, кто только мог носить оружие.

— Одна надежда на Мишу. Поезжай к нему да торопи его спасать нас.

Ощера в ту же ночь выехал в Новгород, где в то время находился Скопин со шведами.

Ваня Калузин побывал в Москве у Анастасии Васильевны, но ничего не рассказал ей из того, что видел. Всем на Москве было уже известно, что бывшая царица находится в тушинском таборе, и многие видели в этом доказательство того, что Димитрий был истинный царь. В Москве не было никакого порядка, казалось, что в ней нет и царя.

Анастасия Васильевна не падала духом и не высказывала своей печали от долгой разлуки с мужем.

— Он, один он может спасти Русь, — твердила она. — Бог поможет ему.