Михаил Каратеев - Русь и Орда

— Почитай, что так. Только лишь Брянщину, где русский княжеский род пресекся, поделил он промеж двумя своими сынами: Корибуту дал Чернигов и Новгород-Северский, а Дмитрею — Брянск и Трубчевск.

— Ну и как те князья с русским народом ладят?

— Ладят, ништо. Корибут еще чуток мирволит Литве, а Дмитрей Ольгердович вовсе обрусел. Была бы его воля, он бы с большею охотой крест поцеловал Москве, нежели родному отцу. Хороший князь, ничего не скажешь, и народ его любит. Брянщина под ним живет спокойно. Вот Ариша его добре знает и может тебе обсказать, коли есть охота послушать. Ее муж покойный служил у Дмитрея Ольгердовича в дружине, доколе не умер запрошлым годом от моровой язвы. И уж после того воротилась она в отчий дом, а то жила в Брянске.

Карач-мурза сочувственно поглядел на молодую вдову, ожидая увидеть на ее лице выражение скорби, вызванной напоминанием об этом печальном событии. Но, к его удивлению, вид ее был совершенно спокоен.

— А у тебя, боярин, есть ли семья? — спросил Софонов.

— Есть жена и двое сынов.

— Что же, они в Москве остались?

— Нет, покуда я в отъезде, проживают они у родителей жены, — ответил Карач-мурза. Ему было неприятно обманывать этих добрых людей, притворяясь не тем, кто он есть в действительности, и он уже раскаивался в том, что затеял это переодевание. Но до сих пор совесть его в какой-то мере оправдывала: называя себя русским, особенно здесь, на земле своих предков, где по закону ему сейчас надлежало княжить, он все-таки был ближе к истине, чем если бы назвал себя татарином. Однако теперь, когда разговор явно принял такой оборот, который мог потребовать от него уже подлинной лжи, он поспешил его закончить и поднялся из-за стола.

— Ну, Михайла Андреевич, сколь ни приятна беседа с тобой, а час уже поздний, мне же с рассветом надобно выезжать. Спаси тебя Бог за гостеприимство твое, а тебя, хозяюшка, за отменное угощение, — поклонился он Ирине. — И коли укажете место, где можно мне поспать, иного мне ничего и не нужно.

— Тебе уже приготовлена горница и постеля в малом доме, боярин, там тебя никто не потревожит, — ответил Софонов. — Только никуда мы тебя с рассветом не отпустим! Как это можно натощак выезжать?! И пошто тебе не погостить у нас денек-другой? Нешто такое уж спешное у тебя дело?

— Надобно мне завтра повидать князя вашего Святослава и еще кой-кого в Карачеве, а после ехать в Звенигород.

— Повидать князя Святослава? Да его ведь нету в Карачеве! Он уже с месяц как уехал к тестю своему, в Вильну, и досе не воротился. Что же, ты его на постоялом дворе дожидаться будешь? За что хочешь нанести нам такую обиду? Али тебе тут плохо?

— Что ты, Михайла Андреич! Ласкою вашей и приветом я премного доволен, и на добром слове тебе спасибо. Но все одно надобно мне быть в Карачеве: есть у меня там и иные дела.

— Ну и что с того? Ведь Святослава ты так или эдак ожидать должен, а до города тут четыре версты. Хоть трижды на дню туда езди, а живи у нас!

— Боюсь, не будет ли оно вам в тягость, Михайла Андреич…

— Не обижай, Иван Васильевич, и слышать такого не хочу! Стало быть, решено дело, и тут тебе весь сказ. Павел, возьми свечу да проводи боярина в его горницу!

На следующий день, проснувшись с рассветом и выйдя во двор, Карач-мурза прежде всего увидел Павла Софонова в коротком кафтане, высоких сапогах и с луком за плечами. Воткнув в землю охотничью рогатину, он, что-то бормоча, подтягивал подпругу у оседланного коня; рядом с ним, держа в поводу другую лошадь, стоял коренастый крестьянский парень, тоже в охотничьем облачении. Заметив боярина, оба сняли шапки и поклонились.

— День добрый, Павел Михайлович, — приветливо кивнув, промолвил Карач-мурза. — Никак на охоту собрался?

— Точно, боярин, — ответил молодой богатырь, покраснев, как девушка: его впервые в жизни величали по отчеству.

— На какого же зверя ты идешь?

— Мыслим, коли будет удача, взять сохатого. А зверя тут всякого много.

— Сохатого? — переспросил Карач-мурза. Он сам был страстным охотником, но на лося ему охотиться не случалось. — Как же ты думаешь его взять?

— А обыкновенно: на него надо идти тихо, без собак. И, подобравшись поближе, пустить в шею стрелу либо две. А опосля добивать рогатиной.

— Нешто он станет ожидать тебя с рогатиной?

— Коли то старый бык, он, раненый, еще и сам норовит на стрелка наскочить — только не оплошай! Ну, окромя того, там, где мы думаем его брать, ему уйти некуда, ежели бы и схотел: поляна со всех сторон обкружена водой. Выход только один — там мы и будем стоять.