Михаил Каратеев - Русь и Орда

— Были мы тогда еще не под Литвой, а под ханом Узбеком. Ну и согнал он ни за что князя нашего законного, а ярлык дал другому.

— Что-то я о том слышал, — промолвил Карач-мурза, стараясь казаться равнодушным. — Одначе как было дело — не знаю и с охотою тебя послушаю, коли о том поведаешь.

— Изволь, расскажу. Княжил у нас в те годы всеми любимый князь Василей Пантелеевич. Хоть и молод летами, но был он земле своей и народу истинно отец. Усобиц ни с кем не заводил, корысти был чужд, разумом светел и сердце имел для всех открытое. Словом, другого такого князя не было на целой Руси. И вот поганая собака хан Узбек по воровскому наговору, не призвав даже князя Василея в Орду, на суд, согнал его с княжения и дал ярлык на Карачев дяде его, Титу Мстиславичу. И с того самого дня о сю пору княжит у нас его паскудный род. Ты вот глядишь на меня и, может, думаешь: не пристало, мол, дворянину говорить такое о своих князьях. Да какие они мне князья? Я смолоду служил в дружине у князя Василея Пантелеича, ему крест целовал и светлой памяти его останусь верен до последнего дыхания. А эти для меня не князья, а воры. Старый Тит был еще чуток получше: его хоть совесть мучила. Ну а нонешний князь наш Святослав, аспид и выжига, каких поискать, — этому хоть бы что! А он-то в том подлом деле много более родителя своего повинен.

— Почто так? — спросил Карач-мурза, от рассеянности которого не осталось теперь и следа.

— Да ведь не кто как он ездил тогда в Орду, обносить перед ханом Узбеком князя Василея и добывать ярлык своему отцу! Они вдвоем с князем Андреем Звенигородским все то дело и обмозговали и сладили. Ну, Андрей-то по крайности хоть понес за то должную кару: ты, поди, слыхал, что тогда же казнил его Василей Пантелеич своею рукой. А Святослав вот доселе живет и княжит — как только Господь его терпит! И хитрющая же это, скажу тебе, тварь: то он перед татарским ханом на брюхе елозил, а едва лишь Ольгерд Гедиминович захватил в Литве великое княжение и почал подбирать под себя русские земли, тотчас взялся его обхаживать. И что бы ты думал? Влез-таки ему в душу! Не минуло и года, как оженился на любимой Ольгердовой дочке Феодоре. И через то, как только пришла сюда Литва, наш пройдоха сделался тут первым человеком и стал Карачевским князем еще при жизни родителя своего, Тита Мстиславича, коего без лишних баек сопхнули они обратно в Козельск. И теперь к Святославу не подступись никто: он за спиною тестя своего ровно бы за каменной стеной!

Карач-мурза выслушал этот рассказ с величайшим вниманием: до сего времени он ничего не знал о той гнусной роли, которую Святослав Титович играл в заговоре против его отца, ибо не знал о том и Никита.

— Дивны, однако, творятся у вас дела, — промолвил он, когда Софонов замолк. — Сына сделали великим князем, а отца посадили на удел!

— Не вовсе так, Иван Васильевич. Не забудь, великого княжения у нас не стало с той самой поры, как попали мы под Литву. Ныне над всею подлитовской Русью князь великий лишь один — Ольгерд Гедиминович, а все удельные перед ним и промеж собою будто равны. Но Карачевский удел, вестимо, поважнее Козельского, и народ, по старине, чтит здешнего князя вроде бы за старшого.

— И Тит Мстиславич добром перешел в Козельск?

— А что он супротив воли князя Ольгерда мог сделать, ежели бы и похотел? Только он, пожалуй, и сам был рад такому повороту: сказываю тебе, совесть его грызла за содеянное. И тут, в Карачеве, каждый камешек вопиял ему о его злодействе. А воротившись в свою старую вотчину, он хоть тем себя облегчил, что отошел от ворованного и не стал им пользоваться.

— От совести да от людского проклятия все одно ему некуда было уйти, как волку от своего хвоста, — суровым голосом промолвила Ирина, до сих пор не принимавшая участия в разговоре. Карач-мурза с любопытством взглянул на нее: брови ее были сдвинуты, лицо излучало презрение. Видимо, не жаловала она козельских князей.

— А ты, Ирина Михайловна, — сказал он, — хотя и не знала князя Василия, видать, тоже его жалеешь?

— Вестимо, жалею! — ответила она с легким вызовом в голосе, глядя прямо на него. — Память его в нашей земле чтит и малый и старый.

— Ариша родилась, кажись, лета три спустя после отъезда Василея Пантелеича, — пояснил Софонов. — В ту пору едва ли и жив-то он был.

— Как же покинул он свое княжение и что с ним после сталось?

— А ведомо ли тебе, боярин, что приключилось тогда в Козельске?

— Расскажи, Михайла Андреевич, будь ласков.