Николай Андреев - За Русь святую!

— Эх, Ваше Императорское Величество. — Воейков тяжело вздохнул и уставился в пол. Щеки его покраснели, однако он не решился сказать те слова, что пришли ему на ум. Великий князь правильно сказал: страна катится в пропасть…

Волнения души Воейкова были созвучны песне, которую много позже будут петь перед боем офицеры-марковцы…

В прихожей жалось несколько рабочих. Они неуверенно мяли в руках кепки. Отчего кепки в студеную пору? А вы пробовали купить теплую шапку на меху, когда денег на хлеб не всегда хватает? Когда ваши жены доходят до такой крайности, как желание взять штурмом булочные? Когда дети жалобно просят: «Папка, а хлебушка сегодня не будет?»

Вот несколько причин из тех, что привели этих людей в прихожую присяжного поверенного, депутата Четвертой Государственной Думы Александра Федоровича Керенского. Они надеялись испросить совета у этого заслужившего доверие работного люда человека, спросить, как жить-то дальше, где помощи искать и когда…

Жена хозяина квартиры встречала гостей, пока Александр Федорович одевался сообразно случаю. Керенский знал, что недавние мужики, крестьяне, легче воспримут аккуратного барина, нежели далекого от мужика интеллигента. А что составляет образ барина? Конечно же, лоск и аккуратность. Эти качества придавали хозяину квартиры извечный френч и короткая, бережно уложенная шевелюра.

— Товарищи, проходите, что же вы стоите, как на приеме у городничего, — раздался голос Керенского, вышедшего в прихожую. Он мягко улыбался гостям, делая жесты руками, призывавшие рабочих пройти в глубь квартиры.

— Благодарствуем, — поклонился один из рабочих, постарше. Видимо, именно ему двое остальных предоставили право говорить от своего лица.

Гости прошли в гостиную, сели за широкий круглый стол. Жена Керенского, недурная собой, но несколько застенчивая, удалилась на кухню дать указания кухарке приготовить что-нибудь для гостей.

— Как нынче вам живется? Сильно прижимают на заводе? Как семьи? — Александр Федорович проявлял самое искреннее участие. Или, как минимум, хотел показать, что проявляет.

— Кось на сикось, Александр Федорович. — Старший хотел показать уважение к Керенскому, обращаясь по имени-отчеству. Язык не поворачивался по-другому обратиться к такому уважаемому в рабочей среде человеку. — Хлеба недостает, денег почти нету. Детишки кушать просят. А что делать, если самому впору живот пояском перетягивать? Жены каждый вечер спрашивают, когда деньги-то уплотят. Нелегко живется, Александр Федорович. Вот нас тут с дружками с Путиловского-то завода отправили, делегатами.

Старший немного замялся, подбирая слова. Керенский внимательно смотрел на рабочего. Короткая черная бородка, в которой уже стало заметным серебро седины. Обветренное лицо, карие глаза, очень много повидавшие в этом мире, изредка дрожавшие руки, сухие пальцы, на которых кожа висела папиросной бумагой. Темные пятна залегли под глазами. Видно было, что человек очень сильно уставал в последнее время.

— Мы тут думаем, как жить-то дальше так? Устали мы, Александр Федорович, да оголодали, пообмерзли. Не можем мы больше, мочи уж нашей нету. Знаем, что нужна работа народу-то православному. Немчина так и ждет, когда бы кукиш показать. Ребятушки в окопах и землянках маются, мерзнут. Не лучше им, чем нам, а хуже даже. И вот порешили спросить совета у такого человека, как ты, Александр Федорович. Рассуди: устраивать ли нам сейчас стачку-то али пообождать? Потерпеть до тепла, авось полегче станет? Что скажешь, Александр Федорович?

Керенский внутренне был готов к подобному вопросу, потому и ответ пришел незамедлительно. Уверенный, красивый, тот, что так нравится простому мужику, уставшему от голода да непосильного труда.

— Недолго еще осталось, товарищи, недолго! Надо трудиться на благо народа и страны, на благо таких же простых людей, как и вы. Когда враг вот-вот снова пойдет на наших братьев и сыновей, когда готовится, — Керенский входил в раж, — борьба с немцами, когда враг еще не побежден, надо трудиться на благо нашей родной страны, нашего отечества, ради народа, ради победы.