Владимир Богомолов - Поворотный день

— С возвращеньицем! — сказал Алексей Петрович и тут же осторожно заговорил о том, что вот они имеют возможность выпить и хорошо закусить. А все почему? Потому что во веки веков казаки жили одной семьей, дружной и вольной, не пускали в свой круг хохлов и иногородних, которые только смутой сердце тешут. — Бог им судья! — подытожил мысль отец и потянулся своим стаканом к стакану сына. — Пущай они сами по себе, а мы сами по себе.

— Нет, батя! — чокнулся сын с отцом. — Так больше не будет! — Он залпом выпил и бросил в рот ядреный нежинский огурчик. — Не согласный я с твоей теорией. Как я теперь стал большевиком-коммунистом, теория у меня другая, ленинская.

Алексей Петрович аж поперхнулся. Вот те на! Он тех бунтовщиков-коммунистов еще в пятом году нагайкой уму-разуму учил. А выходит, зараза эта не только не истреблена, а разносится хуже чумы, даже в его собственный дом проникла.

— Это что же за теория у тебя такая — ленинская? — с издевкой спросил Алексей Петрович.

— Владыкой мира будет труд! — не обратив внимания на интонацию отца, как по писаному произнес Петр. — Полезность каждого человека в обществе будет определяться не сословием, а личным трудом.

— Больно мудрено гутаришь, сынок, — отодвинул от себя стакан отец. — Не для меня, старого, такие слова. Не понял я, к какому же сословию причислят твои большевики нас, казаков?

— Как и всех, — жестко сказал сын. — Одних к трудящимся, других к мироедам.

Широкое лицо отца, поросшее темной густой бородой, медленно запунцовело. Но он не дал волю гневу, натянуто спросил:

— К примеру, меня куды же?

— Не малый, — недобро усмехнулся Петр, — сам должон разуметь.

— Не виляй языком, как девка подолом, — навалился на стол отец.

— Ну, хватит вам, кочета! — вмешалась в их спор мать. — Ты, Петруша, уважение прояви к старшему. Будто отец не своим горбом все это нажил?

— А зачем нам столько добра?

— Чтобы жить по-людски, — простодушно объяснила мать.

— А другие пусть по-скотски? — снова ожесточился Петр. — Нет, маманя, так дальше не будет!

— А как же будет? — тяжело поднялся отец.

— Будет все поровну, по справедливости поделено.

— Кто же свое добро по охоте отдаст? — как на несмышленыша поглядела мать на сына.

— Отберем, — спокойно и оттого с оттенком жестокости сказал Петр, тоже поднимаясь из-за стола и направляясь к вешалке.

— А вот это видал? — кричал ему в спину отец, протягивая кукиш. — Я за свое добро и сына родного порешу!

В ту же ночь Петр уехал в Качалинскую, где однополчанин Костя Булаткин создавал первый красногвардейский партизанский кавалерийский отряд.

— Вот так мы расстались с родителем, — закончил молодой Самарин. Рассказав, он почувствовал какое-то облегчение.

Эту перемену в его настроении уловил Дундич, поэтому попросил:

— Давай песню.

— Какую?

— Про казака.

— А у нас, донцов, все песни про казаков.

Дундич посмотрел на Самарина, увидел, что тот дурачится, и ему самому стало весело. Несколько минут оба беспричинно смеялись. Наконец Дундич вытер рукавом слезящиеся глаза и притворно вздохнул:

— Ох-охо-хо, как бы нам плакать не пришлось, добре уж мы развеселились…

Самарин тоже перестал смеяться, но настроение у него осталось задорное, и он сказал:

— Это пусть теперь Шкуро с Мамонтовым плачут, а мы посмеемся. И попоем. — Петр подбоченился, поправил папаху и вполголоса запел:

Пел он легко, свободно, кидал голос вверх, басил на низах. А когда переходил на дискант, Дундич закрывал глаза и, казалось, видел перед собой любимую, вспоминал, как там, в талах на берегу Иловли, Мария пела только для него одного. Правда, те песни были про нежную и вечную любовь, про разлуки с милым, про какие-то маньчжурские края, куда уехал воевать молодой казак.

А Петр вполголоса тосковал по степи:

Последние слова повторил и Дундич глуховатым баритоном.

Проехали еще с полверсты. Ветер стал совсем стихать, небо на западе прояснилось, на краю его зажегся закат. Дундич достал из кожаного планшета десятиверстку, посмотрел на линию, отмеченную в штабе: отряд идет вроде правильно. Где-то вот-вот должен показаться переезд, а за ним, в километре, — мост. От моста до станции — рукой подать. Но надо ли туда идти? Это он решит на месте. Белые, конечно, не ждут с этой стороны буденовцев. «Главное, — подумал он, — не спугнуть человека на переезде. Если тот сумеет позвонить на станцию, операция может провалиться».