Владимир Богомолов - Поворотный день

Дундич, обрадованный заданием, не стал долго думать. Он уже привык к тому, что удача сопутствует ему всюду.

— Непременно, товарищ команданте, — весело ответил он, мешая русские и сербские слова.

Они подошли к карте. Буденный показал, где находится мост, переезд, станция, откуда отойдет поезд. Объяснил, как лучше подъехать незамеченным.

— В драку не ввязывайся. Задержи или сбрось под откос. А дальше видно будет.

Отряд шел легкой рысью вдоль железнодорожной линии. Ветер выжимал из глаз слезы, иней подбеливал усы, бороды, брови. Лошади зябко вздрагивали. Дундич плотнее запахнул полы дубленого полушубка, нахлобучил папаху на глаза, но все равно чувствовал, как донимает холод.

Третью зиму встречает он вдали от родной Сербии. Но прошедшие две ему казались теплее. Та, которую он провел в Одессе, была почти такая же мягкая, как у него дома. «Что ни говори, — думал Дундич, — но море свое делает. А может, зима мне показалась тогда не лютой, потому что я больше месяца в госпитале провалялся?» Тогда его сильно ранило в грудь. Его отряд охранял банк республики. На банк напали то ли анархисты, то ли гайдамаки…

В прошлом году, когда он воевал под Царицыном, зима тоже не была такой студеной. Может быть, потому, что два раза уходили они сначала с бригадой, а потом с дивизией Буденного в глубокие рейды по тылам белых. И доходили до самого Маныча, а на душе теплело при мысли, что в хуторе его ждет Мария.

Теперь армия двигается снова на юг. Хотя до Черного моря очень далеко, Дундич не сомневается: дойдут они до Крыма и до Одессы.

Как начал Дундич думать о теплом море да о неоглядных степных просторах, вроде бы и теплее стало. Потом понял: не от воспоминаний потеплело, а оттого, что ветер изменил направление — стал дуть в спину. Повеселел командир, повеселел отряд. Глядел Дундич на своих товарищей, на то, как они оттирают искрящийся, словно парча, иней с башлыков, папах и усов, с непослушных чубов, и ободряюще подмигивал им.

— Дальше пойдем, как под парусами, — радостно заметил боец, должно, недавний моряк.

Действительно, взбодрившиеся кони, перейдя на крупную рысь, быстро понесли всадников к станции. Ехали, озорно переговариваясь и даже напевая. И только брат Марин, голосистый и обычно веселый казак Петр, ехал молча. Дундич спросил шурина, о чем тот задумался. Петр не очень весело усмехнулся.

— Вспомнил позавчерашний бой. Под Талами. Нагнал одного бородача и струхнул. Показалось, батя. Чуть было из-за этой оплошности жизнью не поплатился. Пока я раздумывал, как быть, он, проклятый, пикой на меня. Спасибо Князскому. Уложил того кадета. Разглядел его. Слава богу, не батя. А то ведь какой грех пришлось бы на душу взять.

Дундич понимал состояние Петра. Ему было хорошо знакомо это сыновье чувство, когда самый родной человек — отец — становится врагом. Иван Антонович сам когда-то пережил подобную трагедию. И порой со страхом думал о том, что, возвратись в Грабовац, так же как и Петр, безоружным вряд ли пойдет на встречу с родителем, который не захочет уступить ни одной овцы из своей отары, ни одного коня из собственного табуна.

— Считай, два года воюем на разных сторонах, — признался Петр, — а поверишь, Ваня, дня не проходит, чтобы я об том не вспоминал. Как припомню его кровяные глазищи и рот, сведенный ором, думаю: «Ну, гад, попадись!» И аж не верю, что это он когда-то катал меня на себе, брал на рыбалку, на охоту, как спали вместе на сеновале, в поле на борозде.

Петр опять припомнил, как вернулся в хутор январским морозным солнечным днем. В первую минуту встречи честно сказал, что вместе с дружками решил податься на Тихий Дон, чтобы помочь казакам по примеру питерских большевиков сбросить с шеи атаманов и дармоедов. Отец строговато посмотрел на сына. Потом сказал, чтоб тот пожил под родимой крышей, помог наладить хозяйство, а погодя разберутся, что к чему.

Вечером за штофом казенной водки они продолжили разговор. Начался он с безобидных казацких подначек. Когда отец передал сыну бутылку: «У тебя рука потверже», — Петр лихо плеснул водку в стакан. Отец предостерегающе поднял палец:

— Это куда ж ты столько?

Петр не смутился. Подсунул посуду отцу со словами:

— Это ж тебе, батя.

Алексей Петрович осклабился, попросил:

— Ну, тогда плесни еще чуток.

Сын плеснул и выжидательно глянул в лицо отцу.

Тот требовательно сказал:

— Еще!

— Так сколько тебе?

— Ай краев не видишь? — уже слегка вспылил отец.

Налитая всклень водка чудом не пролилась на скатерть.