Василий Ряховский: Евпатий Коловрат

Хан даже не поднял глаз на вошедшего Глеба. Перебирая тонкими, унизанными золотом колец пальцами, Батый властно сказал, презрительно выпятив нижнюю губу.

— За Тавлура должна пасть твоя голова. Не приведешь ко мне вождя русского войска, я прикажу выбросить твой труп собакам! Иди!

Не смерти искал изменник-князь, когда стал советником Батыя против отеческой земли и русского народа. Он искал себе княжеского стола в Рязани, откуда его выгнали когда-то с позором. И теперь пришел час последнего испытания.

Из слов военачальников он вывел, что воины Евпатия потому неуловимы, что скрываются в леса, куда не может проникнуть большое татарское войско.

— Тогда их надо ловить на поле! — сказал он.

— Тавлур ловил, а поймал свою смерть, — ответили ему.

Всю ночь просидел Глеб у потухшего очага в своем шатре. Утром он поднялся на ноги, бледный, но быстрый в движениях, и снова увиделся с военачальниками.

Те выслушали его план, покачали головами. Потом старший из них хлопнул его по плечу:

— Будь ты князем на Руси, мы не скоро одолели бы тебя, Глеб.

И все разошлись, чтобы начать выполнения плана князя-изгоя.

Триста воинов осталось у Евпатия после битвы с полком с Тавлура, и из этих трехсот было шесть десятков пеших мещеряков.

Два дня русские отсиживались в дальних лесных сторожках и в заснеженных оврагах.

Из сел и погостов, где еще не были татарские рыскальщики, рязанцем несли мужики хлеб, пшено, мясо. Для коней стояло на лесных полянах множество сенных стогов. Воины лечили раны, чинили оружие, зашивали одежду.

Бессон, звякая пустым кадилом, отпевал убитых и придавал их земле. Вместе с русскими отпевались и мещеряки.

Старый мещерин слушал пение Бессона, кланялся, но крестного знамения не творил.

— Умный человек этот мещера седая, — говорил Бессон Евпатию — Его окрестить бы.

— Крест мужества в сердце не прибавит, — отвечал Евпатий. — А твоя настойчивость отпугнуть старика может. Нам же без друзей-мещеряков татар не одолеть.

На третий день вновь решил Евпатий выйти из леса и напасть на татар. В этот день мещеряки принесли ему известия о том, что татары подожгли коломенские посады и подвезли к воротам стенобитные машины.

— Поможем коломнянам! — решил Евпатий и приказал Бессону объехать стан и объявить о том воинам.

Утро встало облачное. На деревья и на высокие заросли бурьяна по дорогам ложился иней. Издалека приносило запах гари: то продолжали гореть коломенские пригороды.

Еще не совсем обутрило, когда русские натолкнулись на небольшое стойбище татар и напали на него. Татары бежали слишком проворно, и даже быстрые мещеряки не смогли преградить им дорогу.

Это показалось Евпатию подозрительным. Но он никому не сказал об этом, а отдал приказ двигаться дальше.

Скоро дорога вывела отряд на открытое место. Здесь Ока делала крюк, принимая слева воды Москвы-реки. Леса далеко отступали от низких речных берегов.

Не успели передние кони ступить на лед, как сзади дали знать, что появились татары. Русские построились в четырехугольник. Мещеряки цепью распались по льду.

Татары шли стороной, словно не видели русских, хотя те стояли на открытом месте. Потом еще небольшой отряд появился на другом берегу реки и тоже ушел наискось, растаял в туманной изморози.

— Пойдем на Коломну! — решил Евпатий.

— Отсекут нас от леса, — сказал Замятня. — Гляди, Евпатий!

В это время подъехал Бессон.

— Теперь и глядеть нечего, — сверкнув глазами, строго сказал он замятне. — От леса мы уже отсечены.

Он указал рукой, и все посмотрели в том направлении: вдоль лесной опушки мелькали татарские всадники.

— На Коломну! — крикнул Евпатий, опасаясь, что воины падут духом, обнаружив татар сзади себя.

Но не пришлось воинам Евпатия увидеть верхи коломенских храмов: перед ними появилась огромная татарская рать.

На этот раз татары не стали ждать нападения русских — они рассыпались по гладкому ледяному полю и с гиком вступили в бой.

Мещеряки под предводительством Кудаша попытались отступить, но были изрублены. Всадники Евпатия бросились мещерякам на выручку. Им удалось потеснить передовых татарских всадников и тем самым дать возможность Кудашу и нескольким мещерякам, в том числе и старому мещерину, пробиться к своим.

Кудаш был вновь жестоко порублен татарской саблей и еле держался на коне. У старого мещерина было отсечено ухо. Кровь лилась ему на шею, он размазывал ее по лицу и прикладывал к свежей ране свою затертую рукавицу.