Наталья Иртенина: Шапка Мономаха

Угоняй как сидел в сугробе, так и встать позабыл.

Дрожа всем телом и всхлипывая от счастья, Настасья крепко взяла мужа за руку и повела в дом. Созывая на ходу челядь, отдавала распоряжения – резать поросят, доставать меды, крыть стол, метать пироги, топить баню. В горнице снова прижалась носом к шкуре на груди Добрыни, сладостно вдохнула запах.

– Не уйдешь боле? – заглянула ему в очи.

– Некуда, – заверил Медведь. – Только к князю в службу.

Настасья нехотя оттолкнулась и убежала. Вернулась скоро – с кульком в руках, передала ему. В свивальнике сопел крошечный нос.

– Дочерь, – сказала жена с гордостью. – Непраздная я была, когда с тобой прощалась.

Добрыня засмотрелся на розовое личико детеныша. Настасья, сияя очами, решительно молвила:

– Погляди-ка, муж, от зверя небось не родятся такие красивые дочки. И чего ты о себе выдумал, не знаю.

В ноги отцу ткнулся двухлеток Яньша, приведенный девкой.

– Крестить-то как будем? – Настасья забрала младенца и передала холопке. – Без тебя и имя ей не давала. Все ждала.

– Марьей окрестим. – Добрыня повертел головой, оглядывая сундуки, стоявшие в двух углах друг на дружке. Такие же приметил в сенях. – Откуда лари?

– От боярина свезли, от Яня Вышатича, – поспешно объяснила жена. – Отроки, что привозили, сказывали – боярин свое добро нам насовсем отдает. Пользуйтесь, мол. А я в них и не заглядывала. Ждала, что вернешься, так сам управишь – оставить аль вернуть.

Усадив мужа за стол, она подвинула к нему полный горшок мясной похлебки и блюдо с горой пирогов. Сама, отринув холопа, порезала в латке вчерашнюю зайчатину. Сев рядышком, смотрела, как насыщается ее ненаглядный. Попутно продолжала:

– А вернуть бы добро боярину – ему б нынче сгодилось. Князь-то наш по весне прогнал его из Киева да имение с хоромами себе забрал. Дознался, как боярин ездил ко князю Володимиру с митрополитом, когда мирились, да оттого взъелся на старика. А всего имения у того было – одно слово. Князю пустой двор да голые стены отошли. И холопов боярин загодя на волю пустил – будто чуял.

– Куда ж подался Янь Вышатич? – насупился Добрыня.

– А в монастыре прижился, у печерских чернецов. Ходила туда к нему, кланялась – просила забрать от нас свое, чтоб самому обустроиться как ни то. Да не согласился. Говорит, жизнь буду доживать без имения и слава Богу. А болезный стал, сморщился, будто гриб сушеный, – жалела старца Настасья.

– Вернусь из Переяславля, – Добрыня раскроил зубами расстегай, – заеду к нему.

Жена плеснула руками.

– Куда сызнова?! – в отчаяньи едва не расплакалась. – Вернуться не успел, как опять…

– По княжьей службе, – оправдался Добрыня.

– На ночь-то хоть останешься? – Настасья с тоскою прильнула к мужу.

– Торопиться надо, – вздохнул он.

…На улицах Переяславля толкотня, шум, смех, горлодерство. Скачут, пляшут в личинах, в вывернутых звериных шкурах. Толпами ломятся в чужие дворы славить Коляду и выманивать угощенья. На торгах праздничные костры – жгут полено старого года, загадывают желанья в прыжках через огонь. В церквах славят родившегося Христа, поют о мире, воцарившемся на земле, и благоволении Божьем в человеках. Сытные запахи льются по улицам, никто нынче не голоден, никто не в горести, все в веселье.

Праздничное толпленье закружило Добрыню, ряженые, хохоча, пытались стащить его с коня, скоморохи плясаньем закрывали путь. Двор княжьего дружинника Олексы Поповича показывали то в одном конце города, то в другом. Осерчав, Добрыня содрал с одного ряженого личину, взял его за загривок и поехал. Ноги ряженого, едва касаясь земли, привели его наконец к нужному двору.

– Здорово, крестовый брат, – впопыхах обрадовался Олекса, но в дом не пригласил. – В дорогу собираюсь, видишь. – И принялся сбивчиво, с досадой объяснять: – Был у воеводы Ратибора. Без княжьего слова, говорит, не могу. Как князь решит, так и будет. А не то втравим его куда не след или еще черт знает что не то сделаем. Коротко, – заключил попович, затягивая торок, – князь в Ростове, а я к нему.

– Видел я князя, – сказал Добрыня. – Служба наметилась.

– Да ну? – насмешливо отмахнулся Олекса. – Служба службе рознь. Я такое придумал… Аж воевода чело стал тереть. А потом послал… к князю.

– Надо ум приложить, – настаивал Медведь. – Тебе впору будет.

– Князь сказал? – заинтересовался попович.

Холоп развернул перед ним начищенную кольчатую бронь – Олекса придирчиво рассматривал снаряжение.