Михаил Садовяну - Братья Ждер

Преосвященный Амфилохие хлопнул в ладоши, и тотчас появился отец Емилиан. Он с радостью услышал, что ему больше не придется спать на сеновале, и провел Ждера в покой, предназначенный для именитых гостей.

— Сюда входят лишь особо важные лица, — шепнул он Ионуцу, сопровождая его со светильником в указанный архимандритом покой. — Когда княжич Алексэндрел приезжает к своему родителю, он тоже почивает здесь.

— Здесь? — изумился Ждер. — Именно в этом покое? И на этой постели?

— Совершенно верно, конюший Ионуц.

— Странное совпадение, — задумчиво произнес Ждер.

Потом он попросил отца Емилиана передать его приказания Георге Ботезату. И условился о часе свидания с атаманом Гоголей.

Несмотря на усталость, которую Ионуц чувствовал после целого дня тревог и беготни, он долго не мог заснуть. Он сбросил с себя одежду, не глядя швырнул ее на стул; один сапог упал у изножия постели, второй — у изголовья. Огляделся вокруг, обвел глазами стены, печку, окна. Одно из окон — то, что поменьше, — выходило, как и в покоях отца Амфилохие, в часовню; другое — во двор, на крыши каких-то строений пониже господарского дома. По догадкам Ионуца, эти строения соединялись между собой, через них можно было проникнуть и в ту келью, где он разговаривал с дедом Ильей.

Неслышно появился Ботезату, собрал разбросанные вещи хозяина. Когда он вышел, Ждер осмотрел запор у двери и выглянул в коридор, где стояли два отрока с обнаженными саблями. Без сомнения, в этот коридор выходила и дверь княжеской опочивальни.

Он закрыл дверь, задвинул засов. Растянувшись на постели, увидел, как на потолке дрожат блики от свечи, горевшей на столе. Он встал, чтобы потушить свечу, и вдруг странная мысль мелькнула у него в голове. Он вспомнил, что отец Емилиан, ставя свечу на краю стола, произнес шепотом какие-то слова. В ту минуту, едва не падая с ног от усталости, Ждер пропустил их мимо ушей. Но сейчас он подумал, что монах сообщил нечто важное, о чем ему, Ждеру, не следовало бы забывать. Он старался вспомнить это и не мог: наконец задул свечу и, нащупав в темноте постель, лег на спину. Возбуждение отогнало сон. Однако усталость вновь, как туман, стала окутывать его, и тут ему вспомнились слова отца Емилиана о том, что скоро из Бакэу приедет Алексэндрел-водэ. «Когда же он приедет? — подумал Ионуц, улыбаясь. — Вероятно, через неделю или дней через десять — ведь именно к этому сроку архимандрит назначил мой отъезд».

— Это-то я и хотел вспомнить, это я и хотел вспомнить… — Ионуц с облегчением вздохнул и повернулся к стенке.

Напряжение прошло. Он уснул. А когда на следующее утро, вскочив с постели, отодвинул засов, то у порога увидел Георге Ботезату, — тот ждал его с вычищенной одеждой и сапогами в одной руке, с тазом и кувшином — в другой. Ионуц оделся, причесался, татарин побрил его острой бритвой, которая всегда была при нем, подал воды умыться.

Ждер отдал себя во власть слуги и все, что тот проделывал с ним, чувствовал словно в полусне, ибо в голове у него теснился рой мыслей.

Тут появился отец Емилиан с ключами от подземной темницы, а рядом с ним шел служитель, вооруженный саблей. Татарин остался прибирать покой. А Ждер, монах и тюремщик спустились вниз по узкой винтовой лестнице. Ждер насчитал двадцать две ступеньки; от нижней ступеньки до дверей, у которых остановился отец Емилиан, было десять шагов. Монах повернул ключ в замочной скважине и открыл решетчатую дверь. Около нее встал тюремщик с саблей наголо. Пройдя четыре шага, отец Емилиан открыл еще одну дверь, окованную железом. За нею и находился Гоголя. Он лежал на соломенной подстилке и глядел на маленькое забранное решеткой окно, до которого можно было добраться, лишь приставив лестницу. Может, он прикидывал, нельзя ли обойтись без лестницы и вылезти в это окно лишь при помощи рук и ног? Он продолжал лежать, думая, что пришел отец Емилиан, обычно приносивший ему по утрам кувшин с водою и хлеб. И только когда вошедшие сделали несколько шагов, Гоголя повернулся и увидел Ждера. Он вскочил с радостной улыбкой, казавшейся, однако, гримасой. Весь его облик изменился до неузнаваемости, от прежнего атамана Гоголи осталась лишь тень, — очень уж буйные ветры и частые волны трепали людей его ненадежного ремесла. Он был не столь изможден голодом и усталостью, сколь пал духом — будто ястреб в неволе.

— Как пред святым солнцем преклоняюсь пред твоей милостью и радуюсь, видя тебя, конюший Ионуц, — сказал Гоголя, низко поклонившись гостю.