Гэри Дженнингс - Ацтек

Однако оказалось, что и это занятие стало не последним в моей жизни, ибо пришло время, когда Бью окончательно лишилась зрения, да и пальцы ей отказали, так что заниматься вышивкой она больше не могла. Мы жили на то, что удалось скопить, и Ждущая Луна часто и с раздражением заявляла, что пора бы уже смерти выпустить ее из ее мрачной темницы скуки, усталости, неподвижности и страданий.

Возможно, очень скоро и я, не имея никакого занятия, кроме существования как такового, пожелал бы подобного освобождения и для себя, но именно тогда, почтенные братья, его преосвященство призвал меня, попросив поведать о минувших временах. Это оказалось очень кстати, поскольку позволило мне отвлечься от невеселых раздумий и поддержало во мне угасавший интерес к жизни. Конечно, мои отлучки означают для Бью часы еще более тягостного, одинокого заточения, поскольку теперь я лишь вечерами возвращаюсь в нашу лачугу. Когда мне придется остаться там окончательно, я постараюсь, чтобы это мучительное заточение не стало слишком изнурительным для нас обоих. Кстати, замечу, что последний след, оставленный мною в этом мире, меня больше не радует. Пойдите на рынок Тлателолько и увидите, что эмблема Мешико до сих продается со змеей вместо лент. Хуже того — и это особенно меня огорчает, — вы также услышите там, как наши сказители вплетают эту придуманную не так давно, но уже превратившуюся в одно целое с орлом змею в самые почитаемые легенды Мешико. Сплошь и рядом можно услышать что-нибудь вроде: «Так знайте же, что когда наш народ впервые пришел сюда, в этот озерный край, и когда мы еще звались ацтеками, наш великий бог Уицилопочтли повелел нашим жрецам поискать место, где рос кактус нопали, на котором сидел орел, поедающий змею…»

Что ж, пожалуй, на этом я и закончу свой рассказ. Я не могу повлиять на некоторые весьма печальные заблуждения, как и не могу изменить некоторые свершившиеся и достойные куда большего сожаления факты. Но зато я правдиво рассказал историю своей жизни и страны, в которой я жил и даже сыграл какую-то роль, и в моем рассказе нет ни одного слова вымысла. В чем я и целую землю или, по-вашему, клянусь.

Да, может быть, в некоторых местах моего повествования остались бреши, через которые ваше преосвященство желал бы перекинуть мостик. Или вы хотите задать мне какие-нибудь вопросы? Или уточнить детали? Если так, то прошу отложить это на будущее и предоставить мне передышку.

Я прошу ваше преосвященство разрешить мне покинуть его, почтенных писцов и эту комнату в здании, некогда бывшем Домом Песнопений. И дело тут не в том, что я устал говорить, или к рассказанному мной уже нечего добавить, или мне кажется, будто вам надоело меня слушать. Нет, я прошу об этом совсем по другой причине, ибо вчера, когда я вернулся вечером в свою хибару и присел на постель к жене, произошло нечто неожиданное. Ждущая Луна сказала, что она меня любит! Что она любила меня всегда и любит до сих пор. Поскольку никогда прежде Бью даже не заикалась ни о чем подобном, мне кажется, что ее долгий и мучительный путь близится к завершению, и когда настанет конец, я должен быть рядом с ней. Мы с ней оба одинокие изгои, и больше у нас в целом мире никого нет. Прошлой ночью Бью сказала, что полюбила меня с той самой первой давней встречи в Теуантепеке, в дни нашей зеленой юности. Но она потеряла меня, потеряла раз и навсегда, когда я решил отправиться за пурпурной краской. Если помните, они с сестрой тянули тогда жребий, кому из них пойти вместе со мной. Жребий выпал Цьянье, ей в итоге достался и я, но Ждущая Луна сохранила свое чувство и так за всю жизнь и не встретила другого мужчины, которого смогла бы полюбить. Я даже подумал: отправься тогда со мной Бью и стань она моей женой, сейчас, наверное, рядом со мною была бы Цьянья. Но эту мысль прогнала другая: неужели я хотел бы, чтобы Цьянья страдала точно так же, как страдает Бью? Мне оставалось лишь пожалеть жену, тем паче что слова любви звучали в ее устах так печально. Я, однако, заметил, что она всю нашу жизнь выбирала весьма странные способы показать свою любовь, и припомнил ей куклу, вылепленную из пропитанной моей мочой земли. Помните, я говорил, что так делают колдуньи, когда хотят навести порчу? В ответ Бью еще более печально сказала, что вовсе не желала причинить мне вред, но, долго и тщетно дожидаясь, когда я захочу разделить с ней ложе, решила добиться этого с помощью ворожбы. Я молча сидел рядом с ее постелью, вспоминал прошлое и размышлял о том, каким глупым, слепым и глухим был все эти годы. Можно сказать, я был бо льшим калекой, чем Бью сейчас. Разве я не мог догадаться, что женщине не подобает первой объясняться мужчине в любви? Что Ждущая Луна, уважая обычаи, скрывала свои чувства за той показной дерзостью, которую я столь упорно и недальновидно принимал за насмешливое презрение? Если Бью изредка и позволяла себе хоть какие-то намеки (например, заметила, что ее не зря назвали Ждущей Луной, она всю жизнь только и делает, что ждет), то я все равно ничего не замечал и не понимал, хотя мне всего-то и надо было — протянуть ей руку. Да, я любил Цьянью, продолжал любить ее всегда и буду любить до последнего вздоха. Но разве та любовь пострадала бы, сумей я откликнуться на любовь Бью? Аййа, что тут говорить! Сколько лет прошло зря, сколько возможностей упущено, и все по моей вине! Я сам лишил себя многих радостей, но, что гораздо хуже, лишил счастья и Ждущую Луну, ждавшую, пока я прозрею, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Как хотелось бы мне восполнить упущенное, но это невозможно! Как хотелось бы мне, пусть запоздало, слиться с ней в акте любви, но это, увы, тоже невозможно! Мне только и оставалось, что сказать ей: