Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце

Во внешней политике Ричард менее отца предвозвещал государя нового времени. Он не думал о кропотливом собирании земель, и тут особенно видную роль играло своенравие странствующего рыцаря. Но герой должен был отдать дань духу времени. Да и тут, если б не собственные враги хуже турок, только он мог утвердить Палестину за Европой (во всяком случае, не забудем, что он доставил Англии Кипр — эту первую опору её владычества на Средиземном море). А политика Ричарда относительно империи и папства, как увидим, соответствовала требованиям времени и не лишена глубокого смысла. И ему удалось посадить двух своих племянников на троны Готфрида Бульонского и Карла Великого. То же должно сказать о злополучном пленении героя: тут виноваты более обстоятельства, чем неверный расчет. И если этот плен, так же как и весь поход, довели Англию до анархии, то не должно забывать, что тут герой пострадал от излишней доверчивости. Отправляясь в Палестину, он обязал своих братьев не ездить в Англию три года, а они изменили ему и завели предательские козни в Лондоне; а этим воспользовался другой Иуда, Филипп Французский, также обещавший не нападать на англичан во время его служения «святому делу».

Нельзя отрицать одного: конец царствования Ричарда — явление тяжелое. Тут сосредоточиваются прискорбные пятна на памяти героя. Его финансы при сборе в поход, а потом при его выкупе из плена — работа разбойника и плута, хотя тут больше виноваты сборщики, поживившиеся безбожно. В Палестине поражает ряд жестоких безумств, венчавшихся бойней пленников в Акре, которую напрасно военные историки стараются оправдывать правом войны, как подобное же злодейство Наполеона там же [138]. Недаром же с тех пор стали говорить: «Саладин был хорошим язычником, Ричард — плохим христианином».

Дышат правдой слова очевидца: «Под конец в короле развилась такая нестерпимая дикость, что все хорошие задатки начала правления отступали перед избытком жесткости. Всякого, кто имел с ним дело, он пронзал своим резким взором и прогонял с грубостями; в его движениях и ужимках сквозила лютость льва, если только не удавалось укрощать его деньгами или денежными обещаниями. Только за столом, в кругу близких, бывал он обходителен, мил, даже забывал на минуту свою резкую раздражительность за шуткой и шалостью. В особенности же алчность одолевала этого, прежде столь щедрого, владыку: ему просто хотелось у всех высосать соки. Можно сказать, что ни один состоятельный человек не мог добиться наследства, если не умел как бы выкупить его у короля».

Это уже что-то вроде конца Ивана Грозного. Да, то были последние года гения, сумерки богов. И какие годы! Истомленный телесно и душевно, герой изнывал в Палестине, зарождалось почти безумие, которое усилилось после плена. Но важно, что и это затмение не могло помрачить того яркого следа, который оставило за собой мимолетное светило.

Да, пусть это был метеор, у которого было много блеска, но мало осталось пользы. Но он навеки поразил воображение народов. В самом деле, какого захватывающего и мирового интереса была эта короткая жизнь! Ведь это был «король Англии, повелитель Ирландии, Шотландии и Уэльса, герцог Нормандии, Аквитании и Гаскони, граф Мэна, Анжу и Пуату, сюзерен Бретани, Оверна и Тулузы, король Арелата, завоеватель Кипра, правитель Иерусалимского королевства». Он был в родстве с властителями Франции и Германии, Италии, Сицилии и Испании. Оттого он и должен был вмешиваться всюду, бороться и с Филиппом Французским, и с Генрихом Германским, и с Танкредом Норманно-Сицилийским, и с Исааком Византийским. И историку приходится скитаться с этим героем чуть не по всему свету: внимательный читатель заметит, что в наших примечаниях нам пришлось коснуться географии почти всего Запада и части Азии, а также дать исторический очерк всех провинций средневековой Франции.

Летописец говорит: «Ричарду было мало всего мира для подарков, и вся земля была тесна для его подвигов. Нигде на земле не бывало такого». Сицилийцы, именовавшие Филиппа II «барашком», прозвали Ричарда Львиным Сердцем. Когда герой прибыл в Акру, христиане говорили: «Словно сам Спаситель пришел восстановить свое Царство!» А сарацинки долго потом стращали своих капризных детей словами: «Вот погоди, придет король Ричард!» Трубадуры возвели его в свой идеал рыцарства. На всех пробуждавшихся новых языках его славили, как Александра Македонского, Карла Великого, национального героя Англии. Ни о ком столько не писали летописцы всех стран. И везде видно, вопреки национальной ненависти, что им гордился век как воплощением своих заветных дум и благочестивых вожделений.