Дед молчал, только хмуро кряхтел и беспокойно двигался на скамейке.
— Идем к атаману советоваться, — нетерпеливо встал Грицай.
Игнат быстро надел кожух, отыскал шапку.
— Ну, Сергунька, молодец, что сказал. Терпи: теперь уж, может, недолго. Разве тебе в холуях быть? Ты вольный казак.
Все вышли и, тихо переговариваясь, направились в другой конец, — к атаману села Кириллу Золотаревскому. В хате остались только дед Кондрат и Сергунька. Через минуту стукнула дверь — пришла от соседки мать Сергуньки.
— Дарця, — заботливо и мягко сказал ей дед, — дай хлопчику молочка или чего-нибудь. Ему уж, поди, в усадьбу бежать надо.
Мать захлопотала над Сергунькой, а у того от отцовских слов сердце билось как ласточка.
— «Ты вольный казак»…
Эти три слова алой зарей разлетались по крови, огненным хмелем обжигали маленькое тело, расцветали гордо и высоко, как радуга.
Белела над Хоролом большая мазаная хата атамана Золотаревского; просторный широкий двор, уже весь оттаявший из-под снега, темнел холодной грязью, а за хатой, за клуней и за сараями по берегу реки голый весенний садок раскинулся: слышно было в сумерках, как течет по яблоневым и вишневым прутьям влажный густой ветер.
Вся хата наполнилась народом. Во дворе, под навесом и около клуни тоже стояли беспокойные кучки людей: глухой горячий говор шмелиным жужжаньем волновал всех.
В господскую усадьбу посылали разузнать подробно и в точности у приезжих кучеров или у дворовых, что слышно про царицу: действительно ли она в Киеве, долго ли там пробудет, куда дальше ее путь лежит, в какой город и когда поедут Базилевские для встречи. Посланный вернулся уже около полуночи: все узнал, что только можно было. Подтвердилось на самом деле: царица в Киеве. Везет ее Потемкин — показывать отвоеванный у турок Крым и новые степные города, построенные в честь ее, царицыной, славы. В Киеве остановку сделали надолго: ждут, когда Днепр пройдет, когда погода потеплеет, чтобы не в колясках ехать, а Днепром и на галерах плыть. А пробудет царица до отправки еще наверно не меньше двух недель. Советник же правления киевского наместничества, послан вперед — готовить везде и всюду царице такой прием, какой только во сне может присниться. Приказано от Потемкина всем господам в пышности и роскоши навстречу выехать, чтобы обрадовалось сердце царицыно несметному богатству ее украинских, новороссийских и крымских земель. А Потемкин будто бы — тайный царицын муж, власть самую сильную имеет во всем государстве, и от поездки той чинов и наград ожидает себе прямо неслыханных.
— Если случай такой упустим, потом до смерти сами себе не простим, — говорили турбаевцы.
— Не плошайте, старики, думайте крепче.
— Нечего долго думать: посылать ходоков надо.
— Выберем надежных людей, пусть постараются для себя и для всей громады.
— Кого же, громадяне, пошлем? — спрашивал атаман.
Ни колебаний, ни сомнений ни у кого не было. Из всех кучек, из всех уст слышались только два имени:
— Игната Колубайку.
— Грицая.
Поклонились Колубайко с Грицаем громаде:
— Постараемся, насколько сил хватит. Все равно без воли нам не жить.
— Правильно. В добрый час!.. — тепло, крепко, напутственно-поддерживающе загудела громада.
Рано утром, чуть занялся рассвет, Колубайко и Грицай в старых рваных свитах, под видом нищих, идущих к мощам на поклонение, с холщевыми кисами через плечо, с калиновыми посошками в руках, вышли из Турбаев. Нищенский наряд они придумали, чтобы никто по дороге не принял их за беглых и не остановил. А так как не было у них помещичьего отпускного билета, то решили итти очень осторожно, чтобы добраться до Киева во что бы то ни стало, чтобы выполнить кровную задачу непременно — добиться царицыной милости к своей правде.
По утрам итти было хорошо: за ночь талые дороги примерзали, — тонкий, хрусткий ледок затягивал ямки и колеи колесные, черная хлябь распутицы сковывалась туго и крепко. Но к полдням грязь распускалась, ноги скользили, облипали землею, увязали, — передвигаться становилось трудно. В полях журчали неисчислимые ручьи, по небу часто тянули с юга длинные косяки диких гусей.
— Смотри, Грицай, как гуси низко летят. Значит, еще холода будут, — говорил Колубайко, пересчитывая серые гусиные треугольники.
— Да, низко. Слышь, как туго у них крылья рипят?
И останавливался, чутко прислушиваясь к птичьему перелету. Но сейчас же вспоминал, за каким делом вышли, и, несмотря на трудность, упрямо передвигал ноги по липкой весенней грязи, не чувствуя усталости.
Читать дальше