Франтишек Кубка - Мюнхен

Празднично одетые, радостные люди с гордостью рассматривали караул у Града в трех типах мундиров: во французском с голубыми беретами, в итальянском с перьями на шляпах и в третьем, который назывался русским. Своими мундирами караульные словно напоминали о том, что республика поддерживается темп силами, которые дали ей возможность возникнуть… Ветер срывал последние листья с лип перед храмом Лореты. Напротив каменщики реставрировали знаменитый Чернинский дворец, в стенах которого было ровно 365 окон! Во время войны там находились казармы, и солдатам доставляло удовольствие каждый день смотреть из разных окон, отсчитывая тем самым дни службы. Так рассказывали. Теперь казармы вновь переделывали в дворец. В нем будет размещаться министерство иностранных дел.

Кто-то окликнул Яна, он обернулся и увидел Мирека Восмика, бывшего санитара из одиннадцатого полка. Как и тогда, на войне, от него пахло лекарствами. Мирек немного располнел. Он восторженно расцеловал Яна и тут увидел Таню.

— Кого это ты водишь по Праге? — спросил Мирек, указывая на Таню.

Если и хотелось Яну кого-нибудь встретить в Праге, так это Мирека, с которым они подружились на фронте и который обещал Яну, что при первом же ранении он из Галиции поедет лечиться в Прагу.

Втроем они отправились к «Викарке» [3] «Викарка» — небольшой ресторан в Градчанах. — Прим. ред. .

Мирек очень обрадовался встрече.

— Мы здоровы, война кончилась, — говорил он. — Чего еще нам нужно? Мы испили чашу войны до дна. Меня в семнадцатом ранили на итальянском фронте, потом пришлось снова служить, но уже только в тыловом госпитале в Тироле. После переворота я немного подучился и теперь работаю ассистентом в больнице на Карловой площади.

В ответ Ян рассказал Миреку о своей жизни начиная с 1915 года. Окончив, он вздохнул и добавил:

— Мы опять уедем.

— Правильно, старина, правильно. Здесь ты не приживешься, да и девушка твоя тоже. Я учу русский, — с улыбкой сказал Мирек, обращаясь уже к Тане. — Скоро буду говорить с вами на родном языке! — и спросил Яна: — Ты уже с кем-нибудь виделся?

— Нет, только с полицейскими.

— Они хотели тебя арестовать, красный репатриант? — Мирек улыбнулся.

— Пока еще нет.

— Ты, я смотрю, особой радости не испытываешь?

— Нет!

— Я тоже, Еник… — У Мирека запотели очки, и он снял их, чтобы протереть. — Мне просто горько от этой молодой чешской славы.

Таня спросила, женат ли Мирек.

— Нет, девушка, у меня на это не хватает времени. И потом… — Он запнулся и не закончил фразу.

Мирек ушел из «Викарки» раньше Тани с Яном. У него было послеобеденное дежурство.

На третий день Яну все же пришлось идти регистрироваться. Мартину-старший опасался за последствия.

В бюро справок пражского полицейского управления сидели любезные люди.

— Пожалуйста, с этими документами на первый этаж, кабинет номер двадцать четыре.

Опять с «этими» документами!

Кабинет номер 24 был просторный и приветливый. Молодой человек с короткой бородкой и поредевшими волосами подал Яну руку и предложил сесть. С портрета на стене смотрели старые умные глаза Масарика. Хитрые морщинки под белоснежными усами деревенского старосты сложились в ироническую усмешку. С другого портрета хладнокровно смотрел куда-то в угол американский президент Вильсон.

Молодой человек попросил показать ему документы и, просмотрев их, сказал:

— Вы приехали домой… с женой и сыном… Жена родилась в Иркутске, по национальности русская… Многие из наших там женились, но они вернулись раньше. Вы слегка задержались. Что вы делали в России?

— Я работал в Институте истории в Москве.

— А до этого? — Ян не ответил. — Чем вы занимались до того, как начали работать в Москве?

— Это вас интересует в личном плане или для дела?

— И в личном, и для дела, — Молодой человек любезно улыбнулся: — Судьбы людей для полиции всегда интересны…

— Это необходимо для того, чтобы дать мне справку, что я по всем правилам зарегистрировался?

— Да, — сухо сказал чиновник, — у меня здесь лежит рапорт Жижковского комиссариата. Вы с оружием в руках воевали против чехословацких легионеров?

— Нет.

— Но вы бежали от них! Вам нечего опасаться! Республика амнистировала вся и всех, к сожалению. Так вы перебежали или нет?

— Да.

— А что вы делали потом?

— Я писал статьи в газеты и обучал иностранным языкам.

— А где вы изучили эти языки?

— Дома, в школе, в плену.