Франтишек Кубка - Мюнхен

— Так у тебя дом не здесь?

— Здесь, но жизнь моя там.

— Так вы приехали в гости? Потом уедете, а мы будем умирать в одиночестве?

— Зачем говорить о смерти? Вы здоровы.

Отец так плюхнулся на диван, что под ним заскрипели пружины.

Старик не понимал сына, а Ян продолжал молчать.

В кухне снова рассмеялась Таня. Позвякивало стекло. Рядом в спальне загукал Еник. Отец взял кружку пива, выпил и долго вытирал седеющую бороду. Глаза у него выцвели, волосы поредели, а кожа на висках покрылась морщинами.

На небольшой площади со скрипом затормозил трамвай, подъехавший к остановке.

Вошла мать, улыбающаяся, раскрасневшаяся от пара в кухне. Она вела за руку Таню.

— Жаль, что я ее так плохо понимаю. Но я читаю все у нее в глазах. Почему вы молчите?

— Да ничего, мы курим… — объяснил отец. — Для разговоров время есть.

— Вы устали. И так сегодня ночью не спали. Эти пересадки!

— Откуда ты знаешь?

— Таня мне рассказывала по-русски, но я поняла. — Таня улыбалась, и казалось, будто она совсем не хочет спать. — Это будет ваша спальня, — сказала мать, — а мы переедем наверх, туда, где спал дедушка.

Они попрощались, поблагодарив за теплую встречу. Отец поцеловал Таню в лоб, мать перекрестила ее.

— Спите спокойно, — торжественно пожелала она им.

Еник спал в постельке, которая тридцать лет назад была постелью Яна.

— Вот ты и дома, — сказала Таня, — и я теперь не боюсь.

Если бы не скрип и звон трамваев, то в ольшанском доме было бы так же тихо, как на дне высохшего колодца.

Таня тихо спала, и даже Еник не крутился.

Но сердце Яна билось тревожно.

Так вернулся Ян Мартину в свой родной дом.

У входа в виллу «Тереза» прогуливался постовой. Для порядка он спросил Яна Мартину:

— Вам куда, молодой человек? — и, услышав ответ, рукой в белой перчатке указал на железную калитку в сад.

Ян позвонил, и двери сами открылись.

Худой молодой человек спросил, кого гражданину нужно.

— Секретаря, — сказал Ян и назвал свою фамилию.

— Хорошо, сейчас.

Долго ему ждать не пришлось.

В зале виллы было темно. Свет едва пробивался сквозь цветные окна. Обшивка стен прихожей, похожей на рыцарский зал, была из коричневого старого дерева. На кресла были одеты чехлы.

У перегородки стояла девушка с высокой грудью, гладко зачесанными волосами, белой кожей и родинками на выступающих скулах.

— Иван Иванович Мартину? — спросила она официально. Ян кивнул. Она посмотрела русские документы Яна. — Все в порядке. У нас есть письмо Института истории в Москве. Вам нужны деньги? Сейчас… — Она ушла и принесла чехословацкие банкноты. — Пересчитайте, — сухо приказала она.

Ян поблагодарил.

— Не за что, — улыбнулась девушка. — Напишите мне свой нынешний адрес. И заходите к нам как-нибудь с женой.

— Хорошо, — сказал Ян, и на этом разговор окончился.

Он вышел из кабинета, прошел через железную калитку, и постовой отдал ему честь.

Рано утром Ян Мартину-старший сказал:

— Тебе надо зарегистрироваться в полиции.

— Может быть, в этом поможет пани Комаркова? Она знает комиссара Хрта, он ходит к ним бриться, — сказала мать.

— Нет, — ответил отец, — здесь дело другое. Он должен сделать это сам.

Ян пошел в полицию, которая находилась недалеко от Безовки на той улице, которая когда-то называлась Перекопанной.

Комиссар Хрт сидел в расстегнутом кителе у пустого стола. Он отложил в сторону гипсовую трубку.

— Что вам угодно? — посмотрел он на посетителя из-под очков.

— Зарегистрировать свой приезд. Я репатриант.

— Ах, так, — комиссар прищурил глаза и протянул через стол руку: — Покажите ваши документы. — Он внимательно изучил их и, вернув Яну, снова сощурил глаза: — Репатрианты с такими документами должны регистрироваться в пражском городском управлении полиции. Ваша жена, как я понял, иностранка, но вы местный, даже из Праги. Дезертировавший легионер?

Ян встал:

— Я пойду отмечусь в пражском управлении.

— Очень советую вам это сделать.

В тот день Ян уже не пошел отмечаться. Нужно было все обдумать.

До вечера он рылся в тех нескольких книгах, которые после его ухода в армию остались на полке у окна. Каждую книгу он тогда подписывал. Он смотрел на свои подписи и видел, что почерк у него за эти десять лет изменился.

Все изменилось и в то же время осталось прежним, даже книги на полке все те же.

Он не пошел регистрироваться и на другой день.

Вместо этого он решил показать Тане Прагу. Она была прекрасна до слез. Влтавские пороги шумели радостно и празднично. Серые кружева на башнях были такие веселые, будто их соткали девичьи руки.