Франтишек Кубка - Мюнхен

Перед мавзолеем стояла толпа народа. Люди входили по двое в приоткрытые двери с надписью: «Ленин», снимая шапки. «Мавзолей открыт для народа, — сказал на съезде Советов Калинин, — чтобы и те, кто не смог побывать на похоронах, могли поклониться Ильичу».

И днем и ночью на Красную площадь приходили люди, которые становились в очередь, часами ждали и потом на минуту входили в увитый черным и красным крепом зал, где они видели Ленина с закрытыми глазами, но не тронутого смертью. Люди низко кланялись, а некоторые крестились.

Сани, в которых ехал Ян, весело скользили по снегу. Красная стена за мавзолеем была уставлена венками. Возле них стоял милиционер в длинной шинели с винтовкой у ноги.

Сейчас на площади было тихо. Тихо было и на сердце у Яна.

На Театральной площади в огромном сугробе торчал облупленный автобус. В верхних этажах гостиницы «Метрополь» были выбиты стекла, на стенах — следы от пуль и осколков снарядов. На Большой Дмитровке было оживленно. Сани попали в поток извозчиков. На углу Страстного бульвара продавали «Правду». Слышался голос:

— Лейбористское правительство в Англии. Лейбористское правительство…

Наконец сани остановились в замерзшем парке перед больницей. На деревьях переговаривались галки и вороны. Затаив дыхание, Ян вошел в ворота.

Вахтер остановил его:

— Эй, товарищ, вам куда? Сейчас не время для посещений.

— Меня вызвали!

— Кто?

— Медсестра, ее зовут Нина.

Вахтер подошел к телефону, поговорил с кем-то, потом медленно повернул голову:

— Можете идти. Первый этаж, палата номер восемнадцать.

Ян хотел взбежать по лестнице, но потом сдержал себя и пошел шагом.

— Где палата восемнадцать? — спросил он у сестры в очках.

Она показала ему нужную палату. Ян постучал. Голос изнутри ответил: «Войдите».

На белой кровати лежала Таня, она улыбалась. Щеки ее разрумянились.

Яну хотелось упасть на колени перед Таниной постелью, целовать ей руки. Но он не сделал этого, а только прошептал:

— Ты здорова?

— Здорова, Еничек.

Наклонившись, он нежно поцеловал ее в лоб. Она взяла его за рукав. Рука у нее была почти прозрачная.

— Посмотри, Еничек!

Только теперь он увидел, что они не одни в палате. В изголовье, выпрямившись, стояла медсестра Нина. Строго и торжественно смотрела она Яну в глаза. Потом, нагнувшись над колыбелькой, которая стояла тут же, в изголовье, она вынула из нее завернутый в пеленки комочек и протянула Яну.

Ян взял комочек в обе ладони, увидел несколько черных слипшихся волосков на глянцевом темечке, маленькое личико, сморщенное, в красных пятнах, со сплюснутым носом и маленьким ротиком, растягивавшимся для того, чтобы заплакать. Это был его сын! Новорожденный человечек заплакал. Медсестра Нина улыбнулась:

— Давайте, пока он не расплакался.

— Я сам положу его!

— Нет… У вас для этого грубые руки…

Нина забрала у него ребенка, успокоила, снова уложила в колыбель и вышла, сказав: «Пять минут».

Только теперь Ян склонился к постели и поцеловал Тане руку. Он ничего не говорил. Молчала и Таня.

Потом она сказала:

— Мальчик. Вот твои обрадуются. Все тебе простят… Может быть, и мне…

— За что им тебя прощать?..

— Тебе было плохо?

— Все уже прошло. Мы его тоже Яном назовем.

Правда, Еничек?

— Конечно.

В этот момент в палату без стука вошла медсестра Нина и сказала:

— Все, ступайте домой и празднуйте рождение прекрасного сына. Посетительский день будет послезавтра. Приходите в два часа.

Прощаясь, Таня посмотрела на Яна так, как никогда раньше не смотрела.

В Жебжидовичах в поезд вошли чехословацкие четники [1] Жандармы. — Прим. ред. . Паровоз с двумя почти пустыми вагонами поехал по равнине, погружавшейся в вечерний полумрак. Где-то в этих местах проходила новая чехословацкая граница. Четники прошли по коридору вагона, заглянули в купе, где сидели Ян и Таня. Девятимесячный Еник дремал у Тани на коленях. Ян держал Таню за руку.

Польский железнодорожник открыл двери купе и, извинившись, сказал, что через пять минут надо выходить, так как варшавский экспресс сегодня дальше не едет.

В вагоне снова стало тихо и пусто: в третьем классе больше никто не ехал. В другом вагоне, второго класса, у окна стояли два инженера, которые сели в Катовице. Чехи.

Когда подъехали к Петровицам было уже почти темно. В вагон вошел чехословацкий железнодорожник и приказал:

— Выходить! Со всем багажом.