Франтишек Кубка - Мюнхен

— Ну-ну, — улыбнулся доктор Доразил, — ведь у сына своя семья…

— Мы много задолжали.

— За это управление не отвечает.

— Дом не дает практически ничего.

— У других домов нет.

— Это несправедливо, — выдавил из себя отец, — в республике…

— А какие, простите, вы имеете заслуги перед республикой, что требуете от нее льгот? — любезно спросил доктор Доразил. — Ваше положение не таково, чтобы вы могли предъявлять какие-либо претензии. Вы ничего не предпринимали против будущего государства, но и ничего не делали для него. Поэтому позвольте не задерживать вас…

Шебор принес сигареты. Доктор предложил одну отцу.

— Благодарю, я не курю сигареты, — со злобой отказался отец.

Доктор Доразил затянулся и выпустил дым в лицо Яну Войтеху:

— Позвольте вас больше не задерживать, пан коллега… Подавайте заявление, иначе мы переведем вас на пенсию сами, до 31 декабря…

— Заявления я не подам. — Ян Войтех покраснел от злости.

— Это ваше дело… Нам форма не важна. Демократия деловита и разумна. Кланяюсь вам…

Отец уже не пошел в свой кабинет, ни с кем не попрощался. Его оскорбили и выгнали!

Он пешком шел домой, так же, как и все сорок лет службы. И теперь, как всегда, он заложил руки за спину и шел, наклонив голову набок.

— Мое почтение, любезный, — снимая шляпу, отвечал он на приветствия знакомых. «Если бы они знали, что меня выгнали со службы, то, наверное, и не заметили бы меня», — думал он.

— Ну что, уладил? — спросила мать.

— Нет, — ответил отец и пошел прилечь. До обеда он уснул крепким сном.

На следующий день он не пошел на работу.

Он упорствовал пять дней, а потом получил заказное письмо с уведомлением, что с 1 февраля следующего года он переводится на пенсию. «Вы можете обжаловать это распоряжение…»

— «Обжаловать»? Никогда, — сказал он. — Но месяц я у них все-таки выторговал.

Рождество на первый взгляд было веселым, зато Новый год и весь январь были грустными.

31 января вечером отец послал Таню с матерью в кинотеатр.

Мартину-старший пренебрежительно относился к киноискусству. Но на этот раз он сам купил билеты — ему хотелось остаться с Яном наедине. Женщины уложили Еника спать и ушли.

Оба Мартину сидели за столом.

— Завтра я иду на пенсию. Пенсия — это наполовину смерть. Никому ты не нужен, никому не приносишь пользы. Ты словно нищий за забором; ждешь подачки и греешься на солнце. Еник, я никогда не любил свою работу, но привык к ней. Мать гордилась, что я сравнительно быстро добился золотого воротничка. Но моя карьера на этом остановилась. Я не любил немцев, не люблю наших доразилов. Это одна компания. Я всегда ждал: кто-нибудь из них меня предаст… Предали меня доразилы, предали, оскорбили и опозорили. Сатана в них вселился. И тобой меня попрекнули. Еник, пусть не обманывает тебя тишина этого дома — это нездоровая тишина. В ней витает дух Хегеров. Твоя мать, которую я люблю больше себя и кого-либо на свете, тоже из Хегеров. Но она не виновата в этом. Ничто не скрывает в себе такой опасности для настоящей жизни, как собственность. Еник, я в душе анархист, и все сорок лет службы я ненавидел тех, кому служил. Я рад, что завтра выхожу из-под их власти. Больше всего я хотел бы вообще убежать ото всего. Пошел бы в лес, покурил трубку, выбил бы ее, затоптал пепел, чтобы не занялся сухой ельник, оперся бы чубуком на пень и умер… как дед. Но так нельзя, ведь остается мать. Еник, огромная и самоотверженная любовь привязывает меня к ней. Больше всего я был бы рад, если бы мы умерли с ней в один час. Но судьба не будет ко мне такой милостивой. Я умру раньше. Я никогда не беспокоился, когда она заболевала. Я знал, что она выздоровеет, потому что прежде должен умереть я. Даже по истечении стольких лет я не знаю, любит ли она меня так, как я ее. Я — сын солдата и служанки, а этого мать не может забыть. Ее отец был ей ближе, хотя он терзал и мучил ее. У матери есть свой бог, а я за всю свою жизнь бога не встретил, так что не знаю, есть он или нет. Этого мать тоже не может мне простить.

У Яна Войтеха Мартину заблестели глаза, лицо разрумянилось. Будучи убежден, что с уходом со службы кончается вся жизнь, он произносил свою последнюю волю:

— Еничек, прошу тебя об одном и больше уже никогда не буду говорить об этом. Когда я умру, прикажи на Ольшанах выкопать новую могилу и положить меня туда. Я не хочу ни в могилу Хегеров, ни к Мартину. Это будет третья могила нашей семьи. Мать умрет позднее. Я очень боюсь, что она захочет, чтобы ее похоронили с родителями и что это будет ее последняя воля. Но ты мне сегодня пообещай, что не обратишь внимания на эту ее последнюю волю и во что бы то ни стало похоронишь ее со мной! Долгие годы я спал с ней и перед сном всегда держал ее за руку. Она должна спать со мной и после смерти, хочет она того или нет. Это единственное насилие, которое я к ней применю, и все это из-за любви, Еничек…