Томас Фланаган - Год французов

— В прошлом году сожгли, — объяснил он, — при французах.

— А что, французы и сожгли?

— Не знаю, но, похоже, они.

— Эх вы, — пристыдил я его, — всю жизнь бок о бок с усадьбой прожили, а не знаете, что с ней сталось в прошлом году.

Он похлопал хлыстом по ноге и внимательно посмотрел на меня.

— Кое-кто говорит, что сожгли усадьбу местные. Отсюда до самой Киллалы страшное пепелище. Был тут у них один — генерал Дуган.

Генерал Дуган! Ну и дела! Пройдет еще год-другой, и молва всех в генералов обратит.

— А кто здесь жил? — спросил я.

— Семья Моррисонов. Они бежали в Слайго, а оттуда то ли в Англию, то ли в Дублин. Если верить слухам, больше не вернутся, свирепого нрава люди.

Был погонщик молод и крепко сбит; покатые плечи и длинные, как у Оуэна, руки. Интересно, а чем он сам занимался летом девяносто восьмого?

— Коли вам любопытно все это, посмотрели бы место, где французы высадились. Килкумминская коса называется. Пришли они на трех кораблях, мачты такие высокие, что и верхушек не видать, а на самой высокой сидел орел, они прозвали его король Льюис. Так этот орел с ними до последней битвы был, а накануне ночью возьми да улети, потому их и разгромили.

— Умен, видать, был тот орел, — заметил я.

Парень, вначале не поняв, уставился на меня, потом ухмыльнулся.

— И верно, умен.

— Лучше б ему вовек не прилетать. А то такого натворил: и французы, и смута.

— Ну, это как сказать. Все ж таки спалили Дворец фонтанов, прогнали Моррисонов.

Да, права пословица: «Нет худа без добра».

Киллала — скучная провинциальная деревушка, суеты, как в Каслбаре, там нет и в помине, как нет и красивых домов. Около устья реки лепятся жалкие лавчонки, за ними — серая морская гладь. Покончив с делами, я заглянул к «Волкодаву» в память об Оуэне (он не раз говорил мне об этой таверне) и выпил два стакана виски. На таверну, к каким мы привыкли в Каслбаре, это заведение совсем не похоже: обычная лачуга, где сидят и пьют батраки и рыбаки. Оуэн же говорил, что там можно приятно и спокойно скоротать вечер. В конце концов, несмотря на великолепную образность и блистательную красоту его стихов, сам он оставался батрацким сыном. И в таком обществе он чувствовал себя легко и непринужденно, и ему нимало не мешала ни поэтическая слава, ни ученость.

Лишь к вечеру покинул я Киллалу. На улице повстречался мне протестантский священник господин Брум, маленький толстячок средних лет, хорошо, но небрежно одетый: воротничок сбился, шляпа кое-как нахлобучена на старомодный парик. Поступь у него быстрая и легкая, с прискоком, руки он держит за спиной. И хотя мы незнакомы, он с охотой поздоровался со мной, пожелав доброго вечера. Меня подмывало завязать с ним разговор, но я не знал, хочет ли он этого. Должно быть, ему одиноко, ибо почти все его прихожане живут в усадьбах вдали от Киллалы.

Ничего знаменательного на обратном пути в Каслбар не произошло. Добрался домой я к ночи. Уже давно ушли из Мейо войска (теперь у нас лишь малый гарнизон), остались они только в воспоминаниях, как и французы. Проезжая мимо Столбового холма, я старался представить, как разыгрывается большое сражение, как бьют барабаны, реют знамена, палят пушки, кричат солдаты. Нет, не представить мне всего этого. Я убеждал себя, что и на другом берегу моря забвения, у той норманнской крепости, тоже шли бои. Впрочем, нет никакого моря забвения, все это лишь игра словами. А все вместе мы живем под богом, среди холмов и болот, крепостных руин и некогда зеленых, а ныне кровавых пастбищ смерти, и над нами реет тот мудрый орел, покинувший повстанцев накануне битвы, и вместе с ним — воспоминания о событиях исторических, уже тронутые вымыслом. «Море забвения» да ночная мгла разобщают нас, мешают вглядеться в окружающий мир. Но, как говорят поэты, солнечным утром придет по зеленым лугам к нам с памятью и надежда — прекрасная дева, сияющая первозданной красотой.

Июля 3-го. Полотно, которое я привез из Киллалы, оказалось плохо отбеленным. Никогда больше так легкомысленно не доверюсь поставщику из Слайго Джонстону.

В большой литературной семье мирно уживается множество жанров. Читательский спрос выделяет среди них своих баловней и пасынков. Спрос этот изменчив, угодить ему нелегко. Но есть жанр, к которому капризное читательское сердце питает прочную привязанность на протяжении веков. Это исторический роман и шире — историческая проза.