Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)

«Сволочи! — На изгибе набухла вена, и в этой красной опухлости с лиловым отливом виднелась дырка от иглы шприца.— Сволочи! Какую-то дрянь впрыснули. Делают со мной что хотят. Ну, британцы! Я вам…»

Господин Копыленко, сидящий в кресле, закинул ногу на ногу, а тот, что лежал в кровати, подтянул одеяло к подбородку.

И наступило некое просветление: «Как бы ни повернулось дело… Может, меня уже сегодня не будет в живых… Да и жить не хочется. Да, да! Господа, товарищи и джентльмены! Опостылела мне эта паскудная жизнь… Стоп, стоп, Володя. Давай мыслить логично. Одно бесспорно: даже если ты еще потелепаешься годков несколько на этом свете, прежняя жизнь кончена, возврата не будет. Значит, что? Значит, паренек, самое время подвести итоги и принять решение. Поспеши, поспеши, Володя! Они могут прийти в любую ближайшую минуту». Господин Копыленко заволновался: тот, что лежал в кровати, судорожно повернулся на левый бок и прижал колени к животу, а другой господин Копыленко, сидящий в кресле, прошелся по комнате, косясь на своего двойника, который под одеялом сучил ногами, и вдруг, очнувшись у маленького столика, стоявшего возле окна, увидел на нем стопку чистых листов бумаги, несколько шариковых ручек и лист машинописного текста, начинавшегося так (отпечатано на русском языке): «Прошение» (большими буквами на середине строки). Далее, с абзаца: «Я, Копыленко Владимир Александрович, подданный Советского Союза, обращаясь к английскому правительству, прошу…»

— А большого-большого члена с розовым бантиком,— заорали оба Владимира Александровича в один голос,— вы не хотите вместо прошения? Да я…

«Стоп, стоп, Володя! Сначала — итоги. Итоги… Будем откровенны, как на Страшном суде,— итоги бездарной, никчемной, несчастной жизни. Да, да! Несчастной… Был ли ты хоть немного счастлив, Володя? Ну, ну? Говори! Ни-ког-да! В своей стране, в России, я не был счастлив ни единого дня. Привилегии, дарованные отцовским рангом? Да провались они! Ведь я всегда это чувствовал: не заслужил, не по чину, не по совести. А вокруг такие же, как ты, с одной заботой: не потерять, что нахапали. Как бы не отобрали. Этот вечный животный страх. А сами «привилегии»? Квартира по цековским стандартам, госдача, машина с холуем-шофером (он же и стукач, приставленный к тебе гебистами), возможность ездить за границу, спецснабжение… Господи! Да эти жалкие привилегии на Западе — норма средней жизни для рядового гражданина. С единственной разницей: здесь все это честно заработано, а для нас, для «совизбранных», особенно сынков кремлежителей,— халява, дармовщина и более точно: у народа украдено,— Оба господина Копыленко перевели дух.— Давай, давай, Володя, крой! Первый и, наверное, последний раз в жизни. Ведь кто я? Бездарь! Как меня принимали в Бауманское? По звонку из отцовской канцелярии. Кто за меня аспирантскую работу писал? Спасибо, Гоша Арнаум и Катенька Шахова… Но ведь и расплатились с вами предки по-царски. Дальше… Ведь я ни хрена не понимаю в этих компьютерных технологиях,— Два Владимира Александровича, показывая друг на друга пальцами, расхохотались,— И зачем я им понадобился? Что они с меня поимеют? А замена моей персоне в Москве будет найдена уже завтра. (Ах, Владимир Александрович! Уж больно вы заклинились на собственной, хотя, по вашим же словам, и ничтожной персоне. Ну, еще немного! Отвлекись от себя и… Ну! Ну же! И главная причина, происходящего с вами, откроется. Нет, не может…) Итак, основной итог прожитых сорока пяти лет: я не состоялся, жизнь не состоялась. Я никогда не был счастлив. Разве что эти краткие праздники-поездки за границу, в которые ты вырываешься из любимого Отечества, как из тюрьмы. Несколько тайных романов. И последний, самый пленительный. Паша, Паша! Зачем ты так…— Оба господина Копыленко застонали, скрежеща зубами, и снова исторгли вопль: — Несчастлив! Несчастлив! Несчастлив!»

И обоим вспомнилось…

Этого нежного мальчика, Илюшу, музыканта, забыть невозможно. На чем он играл? А! Не важно. Они познакомились в Сандунах, и роман был не только краток — мгновенен: всего две сладостные встречи. И вот, во второе свидание, Илюша это сказал. Закутавшись в простыни, они сидели в комнате, наполненной запахом французского дезодоранта,— перед столом с изысканными закусками и заморским питьем. Илюша, уже изрядно пьяный, жадно, быстро ел, зло поглядывая на Владимира Александровича и, проглотив кусок бело-розовой семги (он жевал ее без хлеба), откинувшись к стене, обшитой финской вагонкой, тихо заговорил, прямо, не мигая глядя в глаза товарища Копыленко.