Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)

Так… Вытерев ладонью пот со лба, Серж покинул спальню: направился в прихожую к телефону, но тут на пути обнаружил бутылку с джином, катавшуюся по полу. «Там грамм сто, не больше». Поколебавшись, Серж поднял бутылку и в два глотка допил содержимое. «Немного подождать…» Скоро благодатное тепло начало растекаться по телу. Теперь — за дело. Серж сел к телефону и поднял трубку.

…И в этот момент в спальне что-то грохнуло, потом разбилось, послышался крик, вопли. Опять что-то разбилось.

«Ну, здоров! — изумленно подумал Серж, то бишь Сергей Иванович.— Прямо слон какой-то».

Через несколько секунд он был в спальне. Владимир Александрович с окровавленным лицом метался по комнате и причитал по-бабьи:

— Паша! Паша! Паша-а!…

Пришлось применить более основательный прием.

Поверженное тело клиента Серж на этот раз оставил лежать в распластанной позе возле кровати и разбитого трюмо («Об осколки харю порезал, скотина»), и, сделав три глубоких успокоительных вздоха по системе у-шу, Сергей Иванович Гусев не торопясь направился к телефону.

…Прошло еще время, может быть, час или полтора.

Владимир Александрович открыл глаза. Он лежал в полной темноте. Тяжелая портьера на окне была задернута. Отщепенец и перебежчик легко, даже радостно вышел из прострации, в которую его отправил сердитый Серж. И самое невероятное — господин Копыленко прекрасно понимал, что с ним произошло совсем недавно. Хотя голова, естественно, трещала, но соображалось просто отлично.

«Джин был великолепен,— несколько отрешенно думал Владимир Александрович.— Только зря я его пивком отполировал. Ведь известно, к чему смесь ведет. А мы — все равно…»

Странно все это, согласитесь. Прием, примененный во второй раз к клиенту разгневанным Сержем, был рассчитан минимум на семь-восемь часов. Скорее всего, продолжали действовать тибетские, что ли, снадобья, которыми напичкал «невозвращенца» сексуальный маньяк и извращенец Станислав Янович Ратовский.

«А сразу лезть к Сереже,— рассуждал между тем отщепенец советского общества по фамилии Копыленко, лежа на полу возле кровати в весьма неудобной позе и, прямо скажем, в непотребном виде,— это я погорячился. Негоже. И чем это он меня, амбал, шарахнул?»

Но тут Владимира Александровича привлекли голоса за дверью. И — самое невероятное! — говорили по-русски.

Господин Копыленко замер, напрягая слух.

— Какого черта? — громко и воспаленно говорил мужской голос,— Почему в холодильнике оказалось спиртное?

— Понимаете…— залепетал женский плаксивый голос.— И апартаменты…

— Ну, ну? — торопил мужской голос.— Да не ревите вы! Что — и апартаменты…

— Вначале мы готовили их для алжирца… А он не приехал. Вот я… Когда вы позвонили… Я ведь не знала… Не учла… Вот и оставила все в холодильнике.

— Черт! — Последовал виртуозный русский мат.

«Нет,— подумал в сладостной тоске Владимир Александрович,— Это слуховая галлюцинация. Или сон на тему: «Тоска по родине».

— Черт! Ведь этот педик запойный. Ты тоже хорош! Мог бы заглянуть в холодильник.

— Не моя сфера,— сказал новый мужской голос, молодой и энергичный.

— И запои у него на дни, а то и неделю. Что будем делать?

«Да кто же там такой?» — без всякого проблеска догадки подумал господин Копыленко и заорал громовым голосом:

— Водки! Русской… вашу британскую мать! Русской водки!

За дверью стихло.

«Спугнул голоса»,— с сожалением подумал Владимир Александрович и запел:

Кажется, открылась дверь.

«Кто-то вошел»,— подумал без всякого страха и любопытства господин Копыленко.

И тут же с ним что-то произошло: Владимир Александрович ухнул в черную тяжелую воду и поплыл в ней, задыхаясь, к яркой красной точке далеко впереди.

«Ну и хреновина!» — с удивлением думал он, старательно гребя руками. Вода была густая и ничем не пахла.

И наступило безликое ничто. Никого не было окрест. И красная точка куда-то запропастилась. Впрочем, не было и самого Владимира Александровича Копыленко: ничто есть ничто.

Но ведь все кончается, не так ли? Кончилось и ничто.

Владимир Александрович вынырнул из него, обнаружив себя на кровати в «своей новой квартире», аккуратно накрытым одеялом. И сам он был каким-то аккуратным. В изгибе болела левая рука. Шторы на окне разведены в стороны, и через чистое стекло косо бьют солнечные лучи. Утро. «Надо же! — подумал он.— И у них в Лондоне в феврале солнце бывает». Господин Копыленко приподнял голову и покрутил ею. Похмельного состояния не было. Было какое-то другое состояние, не поддающееся определению,— вроде бы на себя смотришь со стороны: вот ты лежишь на кровати, на спине. Морда небритая. Но голова работает нормально — все, все, все помню. Чудеса какие-то! Ты одновременно ходишь по комнате и лежишь под одеялом. Владимир Александрович плюхнулся в кресло и с интересом наблюдал, как другой Владимир Александрович, небритый и нечесаный, выпростал из-под одеяла левую руку и, поморщившись от ноющей тупой боли, стал ее рассматривать.