Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)

— Я вас слушаю, Юрий Владимирович,— тут же звучит энергичный, твердый голос секретаря из приемной.

— Узнайте, пожалуйста, где сейчас товарищ Брежнев, и, если возможно, соедините меня с ним.

Андропов сидит в излюбленной позе — расслабившись, вытянув ноги, прижавшись головой к высокой спинке кресла; глаза под толстыми стеклами очков полузакрыты.

Включается селектор.

— Леонид Ильич в своей загородной резиденции, в Заречье. Он поднял трубку телефона.

«Конечно, ему все известно, включая мои визиты в Восточную Европу. Только, скорее всего, без подробностей и ответа на вопрос: «Зачем?» — думает Главный Идеолог страны, ласково произнося первую фразу:

— Здравствуйте, Леонид Ильич.

Молчание, невнятные звуки, хриплое дыхание, похоже, шлепанье губ.

— Здравствуй, Юра…— Захлебывающееся покашливание,— Здравствуйте, товарищ Андропов… Собственно, в чем дело?… Да… Конечно… Они…— Невнятная фраза, которая заканчивается словом «ошибка».

— Леонид Ильич, я вот почему звоню.— Андропов ускоряет темп речи.— Послезавтра заседание Политбюро. Как вы себя чувствуете?

— Очень плохо, Юра… Совсем не сплю… Ага. Хреново…

— Так вы не будете на заседании Политбюро?

И Брежнев там, в своем Заречье, наверное, как всегда во второй половине дня, лежа на диване перед телевизором, инстинктивно догадывается, что ему надо ответить.

— Не буду, Юра… Сил нет…

— В таком случае, Леонид Ильич, вы не беспокойтесь…— Юрий Владимирович помедлил, подыскивая нужное точное слово,— мы проведем это Политбюро как надо.

— Да, Юра… Как надо…— Опять несколько слов неразборчиво,— Проведи…

«А теперь самое время — о Джуне. Давно пора».

— Вашим здоровьем, Леонид Ильич, надо всерьез заняться. Я поговорю с Чазовым. Может быть, прибегнем к помощи западных медиков.

— Не знаю, Юра… Уже прибегали.

«Пора! Сейчас!» — приказывает себе Андропов.

— И вот еще что, Леонид Ильич…

— Я тебя… вас слушаю…

— Мы тут посоветовались с товарищами. Есть мнение… Я о Джуне. О Джуне Давиташвили. Понимаете, Леонид Ильич, распространяются всяческие слухи: знахарка лечит главу государства. Биоэнергия, эманация какая-то, чертовщина. Все это весьма далеко от передовой советской медицины, стоящей на материалистических позициях марксизма-ленинизма. Подрывается ваш авторитет, Леонид Ильич. И не только ваш — а руководства страны, партии. Так что целесообразно прекратить посещения Джуной вашего дома. Мы соберем для лечения вождя страны светил отечественной и мировой медицины, современной медицины, вооруженной…

Произнося пространную тираду, Главный Идеолог больше всего не хотел, чтобы Брежнев перебил его — надо довести и э т о до конца, поставить все точки над «i». Но Леонид Ильич прервал андроповский монолог:

— Я понял, Юра… Это… Ага… Раз товарищи…— Голос Брежнева сорвался, сдавленный спазмом. Неразборчивая фраза или несколько слов, произнесенные с бульканьем, с захлебываниями.— Джуна… Ага… В интересах партии и народа…— Голос прервался. Несчастный старик плакал.

Или сам Леонид Ильич, или кто-то, оказавшийся рядом, положил трубку.

В ухо главы государства — пока необъявленного, но реального — бились короткие гудки.

«Все. Домой. Слишком трудный день. Отдохну и у себя поработаю».

Настроение портилось. Он нажал кнопку селектора.

— Пожалуйста, машину к подъезду и охрану. Я спускаюсь.

Календарное заседание Политбюро, как всегда, было назначено на десять часов утра. В зале почти все были в сборе. Можно сказать, кворум. Случай небывалый. Из Казахстана спешно прилетел Кунаев, из Киева прибыл Щербицкий, из Ленинграда — Романов. Пожаловал восьмидесятитрехлетний Пельше, сейчас отрешенно сидящий с опущенной головой у окна; похоже, пребывает в состоянии полусна, и никакого волнения на его застывшем лице-маске. Здесь и Тихонов, последнее время занятый в основном своим здоровьем и потому редко появляющийся на заседаниях Политбюро. Все-все тут — и Громыко, и Устинов, и Гришин, и, конечно, Горбачев, не говоря уж о Черненко. И все посматривают на него: пора начинать — две минуты одиннадцатого. Но — странное дело! — не занимает Константин Устинович свое место — стульчик рядом с пустующим державным креслом, предназначенным для Генерального, чтобы, как всегда, вести заседание: притулился с края стола напротив, копается в каких-то бумажках, низко опустив седую кудрявую голову, глаз ни на кого не поднимает. Непривычно. Невероятно.