Игорь Ушаков - Шлома и Ахишар

Ты говоришь:

И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?

Человеку великое зло оттого, что не он знает, что будет…

Что будет после того, как человек отправится к праотцам? Да ничего особенного: все будет так же, как было, но только не будет на этом пиру жизни того, который с него ушел.

Шлома! И ты, действительно хотел бы знать, что будет с тобою? А не есть ли это самая страшная пытка — предрешенный исход в заранее известное время?

Один восточный тиран посадил в темницу злейшего врага своего, объявив ему, что ровно через год тот будет казнен страшной казнью, а тело его будет выброшено псам на сожрание. Каждый день стал для человека того истинной пыткой: он отсчитывал минуту за минутой, час за часом, день за днем, зная, что погибель его неминуча и приближается с каждой секундой… И он от этой страшной пытки ожиданием зачах совсем, помутился в сознании, а через несколько недель умер, то ли от страха, то ли от безысходного горя. Просто кровь перестала течь по его жилам…

Неужто ты и впрямь хочешь знать свое будущее?

Ну, хотел бы ты знать день своей смерти? Нет, не хотел бы, правда? А хотел бы ты знать день смерти своего возлюбленного сына? Что, побледнел? Тоже не хотел бы?

Легко мудрствовать вообще, но вот, когда все представишь и приложишь к себе…

Ты говоришь:

Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет и воздаяния, потому что память о них предана забвению.

Мудрец сказал, что жив человек, покуда жива память о нем. Сделаешь лишь себе доброе — умрешь вместе со своим бренным телом. Сделаешь доброе своим детям — будешь жить в памяти своих детей и в памяти детей своих детей. Сделаешь доброе людям — будешь жить в памяти поколений.

Да, придет время и забудут не только тебя, но и тех, которые уже давно позабыли тех, кто когда-то помнил о тебе.

Да и как ты мыслишь память о себе? Чтобы все помнили тебя всегда? А если и я захочу того же, и тот слепой у городских ворот, и пастух, пасущий агнцев на лугу? А чем они хуже тебя, Шлома? Сам говорил: «из праха… в прах». Память наша не вместит всех желающих быть в ней увековеченными.

Будешь помнить о тысячах тысяч — забудешь тех немногих, которых должно помнить.

Ты говоришь:

Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей. Какая же польза ему, что он трудился на ветер?

А куда и что тебе бы хотелось взять с собой? Мы же пока еще не договорились о загробной жизни. Есть ли она? Но если там даже будет жить бесплотная душа, что ей будет надобно? Да и как понести что-то в бесплотной руке?

А насчет пользы: неужто тебе невдомек, что польза бывает не только для себя? На ветер трудится только тот, кто своекорыстен и себялюбив. А польза — это для людей…

Да и вообще, о какой пользе для мертвеца вещаешь ты мне?

Ты говоришь:

И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы. Добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею.

Ну, ты даешь, Шлома! Сколько же смертей ты, бедолага, пережил со своим немеряным гаремом! Если женщина — сеть, то сколько же рыбки ты наловил в мутной воде этой сетью! Ты богатый рыбак — эва у тебя тысяча сетей — твои жены и наложницы. Столькими сетями не обладает и самый богатый рыболов на земле.

А уж насчет оков — это они в оковах твоих, а не ты в их оковах. Это они живут в темнице гарема твоего, а ты пасешься на лугу медвяном, аки жеребчик, не знающий забот.

У кого сто друзей, у того нет Друга, а у кого сто жен, у того нет Жены. От большого богатства человек скудеет.

Ты говоришь:

Только то нашел я, что Бог сотворил человека правым, а люди пустились во многие помыслы.

Да, ты прав. Как сказал один великий мудрец: «Люди злы, но Человек — добр!» Но скажи мне, кто творец всего этого зла, как не Творец? Не его ли рук все сущее и то, как оно существует? А если так, то что толку сетовать на боль и умалять ее, если надо найти и понять исток этой боли?

Ты говоришь:

Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей, нечестивый живет долго в нечестии своем.

Что верно, то верно: вон тебе уже сколько господом отпущено? А ведь жил ты не в праведности, как и родитель твой, Божий любимчик Давид! И как мне, простому труженику, объяснить эту необъяснимую любовь Всевышнего к таким, как ты и отец твой?

Вот ты много говоришь о Боге… Но скажи мне, почему он небрегает сирыми и невинными и благоволит богатым и развратным? Почему он множит сокровища одних и отнимает последнюю корку у других?