Павел Шестаков - Самозванец

Но не так просто. Брак с Мариной своеобразный оселок, на котором проверяется приязнь к Польше, а не только романтические чувства. Конечно, невеста не принцесса королевской крови, но семейство Мнишека своего рода связующее звено между шляхтой и королевским двором, разорвать с ним — значит потерять союзников и при дворе, и в «рыцарстве». Отказ от свадьбы — акт политический, а не частное дело молодого человека. Это отказ от большой мечты о союзе двух славянских народов против общего врага.

Если титул — принцип достоинства и независимости, то торжественно обещанный брак — принцип верности и дружбы.

Оба принципа — краеугольные камни новой политики.

Польша должна понять выгоду добровольного союза с сильной Россией. Но это трудно. Россия и ее силы пока еще не осознаны Европой. По правде говоря, они не осознаны толком и в самой Руси. Высокомерные грамоты, направляемые царями к иноземным дворам, скорее дань собственной неуверенности, чем проявления подлинного достоинства. В крови еще свинцовое рабство, неосознанный страх перед свободой от ига, от ордынских жупелов.

У грозного для собственного народа царя эта гнетущая зависимость вылилась в полубезумный акт политического юродства.

Из летописи 1574 года:

«…Произволил царь Иван Васильевич и посадил царем на Москве Симеона Бекбулатовича и царским венцом его венчал, а сам назвался Иваном Московским, и вышел из города, жил на Петровке; весь свой чин царский отдал Симеону, а сам ездил просто, как боярин, в оглоблях, и как приедет к царю Симеону, ссаживается от царева места далеко, вместе с боярами».

Скверный анекдот? Ведь уже пали Казань и Астрахань? Или безумец позабавился по-своему и отдал несчастного касимовского хана на очередную расправу? Ничего подобного. Бекбулатович здравствует и при Годунове. Дряхлый, старый, бессильный физически, слепой, он все еще жив, больше того, принят и обласкан Дмитрием!

Вот до какой поры дожил фетиш высшей власти, порабощавшей дух московских правителей! Но новый правитель готов освободиться от подсознательной опеки прошлого. Он император, и для него этот титул наполнен реальным содержанием. Первым на троне осознал он беспредельность своей державы и соответствующую ей мощь. Если Иван мерил свои силы «отчинами», то Дмитрий демонстрирует иностранцам невиданных сибирских подданных, сообщая, что «сии странные дикари живут на краю света, близ Индии и Ледовитого моря», куда протянулись его владения.

Там, на востоке, несть им конца.

А на юге?

Еще накануне царского венчания, весной 1598 года, Борис Годунов вынужден был собрать под Серпуховым огромную, чуть ли не в полмиллиона армию, чтобы предотвратить набег хана Казы-Гирея. Так вот где проходила надежная граница — по Оке! Борис отодвинул ее южнее, но не мог исправить роковую ошибку Грозного, повернувшего рати с Волги на Запад.

О предпочтении Прибалтики, «окна в Европу», сказано и написано предостаточно. Кроме причин чисто политических, сыграл роль и своего рода психологический барьер. Юг находился в ином, непривычном русскому человеку природном поясе. Русь еще страна по преимуществу лесная, лес в помощь, он не скупится на древесину для жилья, кормит и людей и скот, дарит мед и зверя, оберегает чащобами от недруга, в отличие от голой, искони враждебной степи, раскаленной летом, пронизанной холодными ветрами зимой.

Одним манила степь. Правда, не всех, а только отважных, сильных духом. На степном раздолье трудно было представить жизнь зависимую, холопскую, крепостную. Тот, кто предпочитал свободу привычным «удобствам», в стремлении к новой жизни преодолевал историческую инерцию. Смельчаки увлекали последователей. Понятия степь и свобода соединялись теперь в умах, как раньше степь и неволя, иго. Но могла ли эта новая степь привлекать начальных людей? Меньше всего! Плодородные ее возможности были еще скрыты, выгод она пока не сулила, зато опасностей много.

Иное дело Прибалтика. Вот где за царскими «отчинами» маячили новые вотчины, то есть населенные покоренным народом, давно освоенные, заманчивые земли. Там богатство и порядок, туда не придут следом беспокойные бунтари. И «начальные» были правы по-своему. Когда через сто пятьдесят лет Прибалтику удалось наконец заполучить, пусть и не в помещичьи руки, разве стала она источником тревог для крепостнического правительства? Нет, не оттуда поднялись Разин и Пугачев.

Так, помимо других обстоятельств, корысть и кастовые опасения начальных людей помешали своевременному решению важнейшей национальной проблемы — выходу к южному теплому морю. Момент был упущен. Потом за эту ошибку будет платить Петр, начавший битву за море с юга и не пробившийся к морю, потому что начал слишком поздно и одновременно слишком рано. Поздно, потому что Турция уже утвердилась от Азова до Измаила, рано, потому что Россия не была еще сильнее Турции. В результате унизительная горечь Прутского похода, срытые укрепления Таганрога…