Борис Тумасов: На рубежах южных

Два года военно–полевой суд при Усть–Лабинском остроге вёл над ними дознание. Два долгих года пыток и голода.

В Екатеринодаре колодников принимали по списку. Майор с изрытым оспой лицом, водя пальцем по голубому листу, по складам читал фамилии.

— Значитца, ваше превосходительство, всего сто шестьдесят семь? — кладя листок на стол, спросил он у начальника конвоя генерала Глазова.

— Пятьдесят скончалось в остроге, — развалившись в деревянном кресле с высокой спинкой, пояснил генерал. — Чай, батенька, острог, не у тёщи на блинах.

— Э–э, что и говорить, господин генерал–майор, — согласился офицер. — Вон из Петербурга гнали четырнадцать, а дошло только шесть. Да и то одного, главаря ихнего Федьку Дикуна, васюринский атаман с дружками самосудом до смерти засудили…

— Что ж, днём раньше, днём позже, судьба им одна…

Всю ночь за крепостными воротами, на самом берегу Кубани, раздавался перестук топоров. Изредка, перекрывая его, от башни к башне неслось солдатское: «Слушай!» И эти удары топоров наводили ужас на бывалых екатеринодарцев. Не спа‑ли в эту ночь и арестанты. Многие из них знали, что последнюю ночь доживают на этой радостной и горькой земле. Все ждали утра. И оно пришло. Забрезжил рассвет. Большое огненно–красное солнце выкатилось из‑за степи.

С рассветом на берегу Кубани стало многолюдно. Народ толпился у помоста, у высоких виселиц. На помосте расхаживал палач в красной рубашке. Тесное каре солдат оцепило место казни. Яркое летнее солнце заиграло на воронёных стволах ружей и, словно устрашась, спряталось за тучу.

Прискакали Котляревский и старшины.

И сейчас же по толпе волной прокатился ропот.

— Ведут! Ведут!

Все головы, как по команде, обернулись к крепостным воротам. Оттуда, поддерживая друг друга, позванивая тяжёлыми цепями, шли на казнь черноморцы. Впереди, плечом к плечу, Собакарь и Половой. Легкий ветерок теребил их волосы.

— Смотри, Никита, сам ворон со своей сворой на мертвечину прилетел, — указал Ефим на Котляревского и старшин.

— А что, браты, покажем же, как умирают казаки! — громко, так, что услышали все сто семьдесят два идущих на казнь, произнёс Собакарь. — Пускай же никто из нас не склонит своей головы перед недругами!

Народ все прибывал. Подъезжали из станиц, хуторов. В толпе завыли, запричитали бабы. Несколько женщин рванулись к мужьям, но их оттолкнули солдаты.

На помост поднялись священник и офицер. Стало тихо. Так тихо, что было слышно, как бурлит у берега Кубань.

Офицер развернул бумагу, начал читать.

Никита не слушал.

«А место то самое выбрали, где стан наш был. Вон там возы стояли, — вспоминал он и, вытянув шею, всматривался в туманную степь. — А ромашек сколько! И маков… А вон василёк голубеет… Ну чисто как глаза у моего Ивана. Так и не довелось мне с вами побачиться, хлопцы мои… Дай боже, чтоб добрыми казаками стали».

Легкий толчок вывел его из забытья.

— Ты слушай, Никита, какие нам царские милости. Не дожили Федор и Осип…

Никита прислушался к густому офицерскому басу, несущемуся над притихшей толпой.

— …Дикуна Федора, Шмалько Осипа, Собакаря Никиту, Полового Ефима… оных государственных преступников четвертовать.

Офицер, сделав паузу, снова углубился в чтение, долго выкликивал фамилии казаков–колодников, закончив список приговором: «Смертная казнь через повешение».

Толпа заволновалась, надвинулась. Солдаты вскинули ружья. Два помощника палача, сняв кандалы с Собакаря, потащили его к помосту.

— Теть! — Он распрямил плечи так, что оба помощника палача отлетели в стороны. — Я и сам ещё ходить не разучился. Давай, Ефим, попрощаемся. — Они поцеловались.

Твердой походкой Никита поднялся на помост, обвёл народ взглядом. Сотни глаз смотрели на него. Подумал Собакарь: «Вот и конец!»

Надрывно, тяжело били барабаны. Никита повернулся к палачу:

— Ну, кат, казни!

Заиграл рожок, и бой барабанов прекратился. Народ замер. Собакарь посмотрел с недоумением на отошедшего палача. Тот же самый офицер подошёл к краю помоста, развернул лист бумаги, громко прочитал:

— Его величество царь и самодержец всероссийский Павел Первый всемилостивейше простил оных преступников и заменил им смертную казнь следующими наказаниями: Дикуна Федора, Шмалько Осипа, Собакаря Никиту и Полового Ефима бить нещадно кнутами и, вырвав ноздри, сослать в Сибирь на каторжные работы. Остальных, — офицер прочитал фамилии казаков–колодников, — бить нещадно кнутами и сослать в Сибирь на поселение.