Генри Хаггард - Элисса

Прошел час-полтора. От возбуждения и надежды что томит сердце, я потерял терпение и даже всерьез подумывал спуститься с дерева и при свете луны подкрасться к добыче. Конечно, охотиться на слонов в открытом поле было бы чистым безумием, и уже одно то, что мне это могло прийти в голову, дает вам представление о моем состоянии. Но удача приходит к тому, кто умеет ждать, а порой и к тому, кто не умеет, и в конце концов слоны, вернее, один из них, подошли к дереву. Утолив голод, очевидно весьма сильный, великолепная троица снова выстроилась в ряд ярдах в семидесяти слева от хижины и ярдах в восьмидесяти пяти от места моей засады. Тут слон с одним бивнем издал какой-то странный звук, как будто высморкался, и прямиком направился к хижине, где спала старуха. Я приготовил штуцер, взглянул на луну и понял, что в ближайшее время надо ждать новых осложнений. Я уже говорил, что, когда взошла луна, поднялся ветер. Так вот, он принес с собой облака и тучи. Из-за первых, еще легких облачков свет стал слабее, хотя луна пока не скрылась, но за ними быстро надвигались две черные тучи: одна небольшая, продолговатая, а за ней — огромная и широкая. Привлекли они мое внимание потому, что очень уж напоминали телегу, запряженную длинной тощей лошадью. Как назло, когда слон оказался ярдах в двадцати пяти, голова облака-лошади наплыла на лунный лик, лишив меня возможности стрелять. В тусклом свете я различал лишь серую массу огромного животного, продолжавшего идти к хижине. Потом свет исчез совершенно, и мне пришлось полагаться только на слух. Я слышал, как слон шарит хоботом, очевидно, по крыше хижине. Потом раздался шорох раздвигаемой соломы, и на какое-то время сделалось совсем тихо. Облако начало сдвигаться. Теперь я мог разглядеть очертания слона: голова его находилась прямо над хижиной, но хобота я не видел, и неудивительно, — он был внутри. Слон, явно привлеченный запахом маиса, шарил им в сарае. Стало светлее, я уже приготовил штуцер, как вдруг раздался леденящий душу вопль, и над крышей снова появился гигантский хобот, а в нем — старуха в одеяле, до того мирно спавшая в хижине. Она вылетела из дыры в крыше, как червяк на крючке, растопырив тощие руки и ноги в разные стороны и вопя истошным голосом. Не знаю, право, кто из нас сильнее испугался — она, я или слон. Слону, конечно, тоже пришлось не сладко: ни о чем не подозревая, он приготовился было полакомиться маисом, а старуха подвернулась ему совершенно случайно и перепугала до смерти. Он грозно затрубил и швырнул ее на макушку невысокой мимозы, где она и застряла, не переставая издавать звуки, которым позавидовал бы любой лондонский поезд. Старый слон, задрал хвост, захлопал огромными ушами и приготовился бежать. Я поднял штуцер восьмого калибра и, поспешно прицелившись ему в шею (а шея была широченная), выстрелил. Выстрел прогремел как гром, отдавшись в тихих холмах стоголосым эхом. Он рухнул на землю как мертвый. И тут, представьте себе, то ли отдача тяжелого ружья, то ли бурный восторг этого идиота Гобо, то ли все вместе, а может, просто несчастный случай — не знаю, но только гнилое бревно сломалось, и мы с ним полетели вниз, грохнувшись на ту часть тела, о которой в приличном обществе вслух не говорят. Удар был страшный, я решил даже, что у меня вылетели все зубы; но хотя меня и оглушило на некоторое время, к счастью, упал я довольно удачно и ничего себе не повредил. Слон тем временем принялся реветь от страха и ярости, и в ответ на зов оба его товарища двинулись на помощь. Я попытался нашарить ружье — его нигде не было. Тут я вспомнил, что приладил его в развилке дерева — так было удобнее стрелять — наверняка оно там и осталось. Положение оказалось незавидным. Снова лезть на дерево я не отважился, так как после падения мне это было слишком трудно, да к тому же слоны непременно заметили бы меня, а мой второй штуцер остался у Гобо, который, уцепившись за сук, повис на дереве. Бежать я тоже не мог: никакого укрытия поблизости не было. Оставалось только одно: я тихо, как только мог, заполз за дерево, шепотом приказал Гобо принести штуцер вниз и, не отрывая взгляда от слонов, стал ждать, как повернутся события. Я знал, что если слоны меня не видят, а они, к счастью, были поглощены своими делами, то не смогут и учуять, ибо я находился с подветренной стороны. Гобо же предпочитал сидеть в безопасности на дереве и либо меня не слышал, либо делал вид, что не слышит. Потом он утверждал, будто не слышал, я же уверен в обратном, поскольку уже имел возможность убедиться в том, что он не слишком азартен, и вряд ли ночная охота на слонов могла увлечь его всерьез. Короче, я сидел за деревом, без ружья, в двух шагах от смерти, но забыв обо всем, поскольку зрелище мне довелось увидеть поистине замечательное.