Деннис Лихэйн - Настанет день

— Вы только поглядите. — Она улыбнулась. — Молли, это Лютер, я с ним когда-то вместе работала.

Молли помахала Лютеру и затянулась.

— Как дела? — спросила Нора.

— Отлично, девочка. — Лютеру хотелось оправдаться. — Я раньше сюда никак не мог попасть. Честно. Потому как эти смены…

— Лютер.

— И я не знал, где ты живешь. И я…

— Лютер. — Она взяла его под руку. — Все в порядке. Все я понимаю. — Она взяла папиросу у Молли, затянулась, отдала обратно. — Вы не проводите меня домой, мистер Лоуренс?

Он слегка поклонился:

— Буду очень рад, мисс О’Ши.

Она жила все-таки не на самой худшей улице в городе, в меблирашках на Грин-стрит, в Вест-Энде, возле площади Сколли-сквер, в квартале, где комнаты частенько сдают морякам на полчаса.

Когда они пришли, она сказала:

— Обойди вокруг. Там будет зеленая дверка. Я тебя буду ждать.

Было еще только четыре часа дня, но улица уже вовсю гуляла: разбилась бутылка, потом внезапный взрыв хохота и следом кто-то забренчал на расстроенном пианино. Когда Лютер добрался до зеленой двери, Нора его уже поджидала. Он быстро вошел и двинулся за ней по коридору в ее комнату.

Видно, раньше это был стенной шкаф. В самом что ни на есть буквальном смысле. Сюда влезала только детских размеров кроватка да столик, на котором мог поместиться разве что цветок в горшке. Вместо цветка она держала на нем старую керосиновую лампу, которую и зажгла, прежде чем закрыть дверь. Она села в головах кровати, а Лютер — в ногах. На полу была сложена ее одежда, и ему приходилось быть внимательным, чтобы на нее не наступить.

— Ну вот, Лютер, — она торжественно простерла руки, словно они находились в каком-то дворце, — мы просто в обители роскоши, иначе не скажешь.

Лютер попытался выдавить из себя улыбку, но у него не вышло. Он вырос в бедности, чего уж там, но это… Это ж просто дыра.

— Я слыхал, на фабриках женщинам платят не так, чтоб хватало на прожитье…

— Да, — отозвалась она. — И еще, говорят, нам урежут часы.

— Когда?

— Скоро. — Она пожала плечами.

— И куда ты подашься?

Она погрызла ноготь и снова пожала плечами; глаза у нее были странно веселые.

— Не знаю.

Лютер огляделся в поисках плитки:

— А готовишь где?

— Мы каждый вечер едим за общим столом у нашей хозяйки. Ровно в пять. Обычно дают свеклу. Иногда картошку. В прошлый вторник у нас даже было мясо. Уж не знаю, какое именно, но самое настоящее мясо, клянусь тебе.

На улице кто-то взвизгнул — не поймешь, от боли или от радости.

— Не потерплю я такого, вот чего, — произнес Лютер.

— Что?

Он повторил:

— Я такого не потерплю. Ты да Клейтон — единственные друзья, какими я обзавелся в этом самом городе. Не примирюсь я с такими делами. — Он помотал головой.

— Лютер, ты же не можешь…

— Знаешь, что я человека убил?

Она вытаращила глазищи.

— Вот я почему сюда притопал, мисси. Пальнул мужику прямо в черепушку. Пришлось мне там бросить жену, а она беременная, у нее от меня будет ребенок. Так что мне пришлось кой-чего пережить. И черт меня подери, если кто-то станет меня учить, чего я могу, а чего не могу, даже и ты. Жратвы я тебе добыть могу. Чтоб ты опять мясо нарастила. Это я могу.

Она глядела на него. Снаружи доносились свистки, автомобильные гудки.

Он сказал:

— Эй, мисси? — И она засмеялась и заплакала одновременно, и он ее обнял, первый раз в жизни обнял белую женщину.

Она и пахнет по-белому, подумал он: крахмалом. Он чувствовал ее косточки, когда она плакала ему в рубашку, и он ненавидел Коглинов. Их всех, с головы до пят. Всех до единого.

Однажды, уже ранней весной, Дэнни пошел за Норой, возвращавшейся с работы. Он всю дорогу держался за ней на расстоянии квартала, и она ни разу не обернулась. Он смотрел, как она входит в меблированные комнаты возле Сколли-сквер: возможно, худшее место в городе, где только может жить женщина.

Он двинулся пешком в сторону Норт-Энда. Его вины тут нет. Ведь она просто не должна была лгать, верно?

В марте Лютер получил еще одно письмо от Лайлы. Оно пришло в конверте восемь на одиннадцать дюймов, а внутри лежал конверт поменьше, белый, совсем небольшой, уже открытый, и вырезка из газеты.

Письмо было такое:

Дорогой Лютер!

Тетя Марта говорит что ребенок в животе переворачивает голову женщины вверхтормашками вот женщина и видит и чувствует всякие вещи в которых нету никакого смысла. Но всетаки я правда видала одного мужчину уже много много раз не сосчитать. У него улыбка Сатаны и он ездит на черном окленде восьмерке. Два раза я его видала возле нашего дома потом еще раз в городе и два раза у почты. Вот почему я тебе сколькото времени не буду писать потому что в тот последний раз заметила как он пытается рассмотреть письма которые у меня в руке. Он мне никогда ни слова не сказал кроме здрасте и доброе утро но мне кажется Лютер мы с тобой знаем кто это. Я думаю это он оставил эту статью из газеты в конверте возле нашей двери. Другую статью я сама вырезала. Сам поймешь почему. Если тебе со мной надо будет связаться пожалуйста пиши на адрес тетимартиного дома. Живот у меня стал совсем громадный и ступни все время ноют и по лестнице забираться такой труд но я счастлива. Пожалуйста будь осторожен и пусть у тебя все будет спокойно.