Иосиф Кантор - Ной. Всемирный потоп

– Захочешь – так будешь! – рассердился я на несговорчивость брата моего. – А забыть можно все, что только хочется забыть! Захочешь – так забудешь!

Цели своей я не достиг – Иафет ходит все такой же хмурый, только посматривает на меня с опаской и каким-то странным удивлением, будто у меня вырос хвост или вторая голова. Но пусть смотрит. Я сказал то, что хотел сказать, мне все-таки удалось достучаться до его сердца со своим утешением. К сказанному мне больше нечего добавить. Если же Иафет беспокоится, что я могу поделиться своими догадками с кем-то еще, то беспокоится он напрасно – я не таков, чтобы выдавать чужие тайны. Разве что матери могу намекнуть, что с Иафетом все хорошо, что не стоит ей беспокоиться по его поводу. Время лечит любые раны, залечит и эту, тем более что она – не самая глубокая из ран.

Не знаю, чему мать обрадовалась больше – тому, что с Иафетом все хорошо и нет причин беспокоиться о нем или же тому, что я вознамерился взять себе жену и назвал ее имя, но сегодня она то и дело улыбается и напевает что-то себе под нос, а так она поступает только тогда, когда пребывает не просто в хорошем, а в прекрасном расположении духа. И отец мой сегодня улыбается чаще обычного, хотя он всегда щедр на улыбку. «Нас семеро, а скоро станет восемь», – сказал он за ужином, глядя на меня. «Подожди еще, – подумал я, волнуясь, – а то вдруг Гишара откажет мне. Женское сердце переменчиво, наслушается того, что говорят обо мне, если еще не наслушалась – и передумает. Выставит к принесенному нами угощению свое и придется нам уходить ни с чем. Таков древний обычай – при сватовстве надо приходить в дом к девушке со своим угощением и смотреть, что будет. Если на стол поставят только принесенное угощение и отведают от него, то это означает согласие. Если же вдобавок к принесенному угощению хозяева выставят свое и отведают от своего, но не от принесенного, то сватам придется уходить не с чем. Считается, что отказ, произнесенный вслух, оскорбляет пришедших с добрыми намерениями, а такой вот ясный всем, но бессловесный ответ оскорблением не является, потому и прибегают к нему.

Надеюсь, что Гишара не откажет мне. Надеюсь, что она поверила в серьезность моих намерений. Если же откажет она, то я проявлю настойчивость, потому что если мне суждено войти в Ковчег рука об руку с кем-то, то пусть это будет она. Удивительные свойства имеет сердце человеческое – было время, когда я не думал о Гишаре и нисколько она меня не привлекала, а теперь думаю о ней и утром, и днем, и вечером, а по ночам вижу ее во сне. Иногда эти сны целомудренны, а иногда таковы, что язык не повернется пересказывать их. Вот откуда взялась эта великая приязнь к Гишаре? Таилась ли она в сердце моем давно, ничем не проявляя себя, или пришла недавно? А почему пришла именно сейчас? Нет, скажу так – хорошо, что пришла сейчас, до вхождения в Ковчег!

Гишара знает о Ковчеге, но не знает, зачем он. Вот уж она удивится, когда узнает. Если узнает! Если станет моей женой, то узнает, а если нет… А если нет, то лягу я поперек входа в Ковчег и скажу отцу моему: «Не встану я до тех пор, пока не назовешь ты Гишару своей приемной дочерью и не введешь в Ковчег. Если не суждено ей спастись, будучи женой моей, то пусть спасется она как сестра моя, ибо она достойна спасения!» Вот так скажу я отцу моему, и уверен я, что он меня послушает. Но я бы предпочел иметь Гишару в женах, а не в сестрах. Есть у меня две названные сестры – невестки мои Сана и Шева, и достаточно мне сестер.

Строительство Ковчега близится к завершению. Купим еще дерева – и достроим. Отец с Симом очень беспокоятся по поводу крыши, беспокоятся, удастся ли им сделать ее хорошо. Они говорят, что вода будет литься сверху столь обильно, что крыша должна быть крепче днища. Думаю, что не нужно им беспокоиться – строим мы надежно, добротно, не жалея ни сил, ни дерева, ни гвоздей. Недавно я, желая проверить надежность сделанного, попросил Сима ударить кулаком по стене Ковчега. «Уддрь изо всех сил, брат мой, – сказал ему я, – ударь тем ударом, что валит вола, вышибая из него дух!». Сим ударил – и что же? Доска не шелохнулась и, даже, не скрипнула, вот как крепок наш Ковчег! Желая подзадорить брата, я сказал ему: «Ты ударил вполсилы, Сим. Уддрь же, как должно!». Сим ударил так, что придись этот удар в голову слона, то слон бы пал на колени, а доска не шелохнулась и, даже, не скрипнула! Разве могло быть иначе, если строим мы на совесть? Не могло!

Надо бы помочь отцу с покупкой оставшегося дерева и тайно, чтобы не проведал о том отец, потолковать с Атшаром. Этот мешок жира – трус из трусов, если пригрозить ему как следует, он не только не станет повышать цену на гофер, но и сбросит ее ниже той, что была изначально. Тогда мы сможем и Ковчег достроить, и взять с собой кое-что из припасов. Атшар знает, что я слов на ветер не бросаю, а о моем характере ему должен был рассказать сын его Шалаф, с которым мы побывали в разных переделках, но ни в одной из них я не уронил своего достоинства и не показал себя с плохой стороны. Главное только, чтобы не узнал о том отец, ибо он опечалится, а печаль его ранит меня больнее любого ножа. И Гишара не должна узнать об этом, а то еще начнет плохо думать обо мне… Но я сделаю все тайно, а Атшара предупрежу особо, что если он посмеет сказать отцу моему о нашем с ним разговоре, то я дух из него вытрясу, вот что я с ним сделаю! Пусть то, что будет, останется между нами двумя. Я сознаю, что намерения мои не очень хороши, но разве увещевания и просьбы подействуют на такого плута, как Атшар? Он признает только силу и только силой можно вразумить его.