Иосиф Кантор - Ной. Всемирный потоп

Отец велел нам хранить тайну и отвечать всем, что мы строим Ковчег, и ничего больше не отвечать. Мы поклялись в том на хлебе, но я и без клятвы никому не сказал бы ни словом больше дозволенного. Тайна хороша только тогда, когда о ней не знает никто. Что мы строим? Ковчег? Зачем? Почему строим? Потому что нам так хочется. Мельник Ирад строит новую мельницу, а нам захотелось строить Ковчег. Есть правило, которое я соблюдаю всегда, – наши семейные дела никогда не должны выноситься на суд людской. И как велики ни были бы противоречия между нами, для всех окружающих мы – дружная семья. Незачем давать пищу для лишних сплетен и радовать завистников. Наши дела есть наши дела, и никому из чужих незачем знать о них.

Если бы я имел обыкновение трепать языком, то многим, очень многим пришлось бы несладко. Те, кто подобно мне, ведут ночную жизнь, подмечают многое из того, что не предназначено для посторонних глаз и слышат много из того, что не должен слышать никто. Ночь – время тайн, под ее покровом прячется многое из сокровенного, надо только держать глаза и уши открытыми. Но у меня такое свойство, что в любом состоянии я все вижу, все слышу и все подмечаю. От перебродившего сока мне на сердце ложится радость, страсть играет во мне с особой силой, но ни видения, ни беспамятство не посещают меня. Пусть походка моя бывает нетвердой, но голова всегда остается ясной. Я не медник Савтех, который после второй чаши начинает слышать голоса давно умерших, а после третьей впадает в буйное беспамятство и потому нигде не наливают ему более двух раз. А Шалаф, сын Атшара, будучи пьяным, начинает изображать различных животных – козла, вола, льва и прочих, но лучше всего ему удается обезьяна, поскольку сам он, длиннорукий, коротконогий и с грубым лицом, очень похож на эту тварь. И характер у него такой же проказливый, только обезьяна, не имея разума, делает то, что делает по природе своей, а Шалаф проказничает намеренно, с умыслом. Если вдруг окажется, что это Шалаф подшутил над отцом моим, то я вздую его так, что он больше никогда не подойдет к нашему дому ближе, чем на тридцать локтей. Я подозреваю Шалафа прежде других, потому что отец его, Атшар, торгует деревом и такая проделка могла не только развеселить его, но и принести пользу семье, потому что дерево для строительства мой отец покупает у Атшара. Говорят же: «Дождь нужен тому, кто уже засеял». Разве не сетовал сам Атшар не так давно, что скопился у него большой запас дерева гофер, плохо продающегося из-за дорогой цены своей? Сетовал, и многие то слышали. Но пусть не надеется Атшар, что подобное может сойти ему с рук, если он причастен. Я заставлю его выкупить ковчег за цену, равную стоимости материала, нашей работы и еще кое-какую прибыль добавлю, чтобы неповадно было никому впредь так шутить над нами.

Эх, если бы можно было поговорить с отцом так, как я разговариваю с друзьями моими – на равных, не как сын с отцом, а как человек с человеком! «Отец! – сказал бы я ему. – Я – твой сын, а ты – мой отец. У каждого из нас своя судьба и своя жизнь. То, что угодно тебе, не всегда угодно мне, и то, что угодно мне, не всегда угодно тебе. Так пусть каждый из нас живет так, как ему хочется, ведь у каждого из людей свой путь. Ты – Ной, сын Ламеха, и все знают, как тверд ты в упрямстве своем, но я – Хам, сын Ноя, твой сын, и твердость моя не меньше твоей. Так не лучше ли каждому из нас идти своим путем, не мешая другому?»

Но попробуй я сказать такое отцу. Услышу в ответ: «Ты молод, Хам, и многого не понимаешь». А я уже не так уж и молод, во всяком случае, я не безбородый юнец, и понимаю я все, что мне нужно понимать. Я способен обойтись без его советов и наставлений. Непрошеный совет что пыль – проку в нем никакого. Советовать тому, кто не просил совета, это все равно что сеять, не вспахав. Зерно разбросаешь, а восходов не дождешься. Ну почему мудрый Ной не понимает этого?!

В утро, когда поглазеть на строительство ковчега собралось особенно много людей, Ной решил обратиться к ним с речами, пусть даже то было и в ущерб работе. Можно после приналечь, чтобы сделать столько, сколько собирался, но нельзя упускать такого случая.

Когда-то Ной имел обыкновение говорить то, что хотелось сказать, на рыночной площади, где в слушателях никогда не было недостатка. Но потом по приказу старосты, а то и самого правителя, стражники начинали теснить Ноя, стоило ему остановиться и призвать своим обычным призывом: «Слушайте, добрые люди». Иногда они теснили не очень рьяно и довольствовались тем, что Ной умолкал, но бывало и так, что награждаемый тычками и тумаками, Ной был вынужден отходить на сотню локтей от площади. В такие моменты он молил Бога только об одном – чтобы не оказалось поблизости никого из сыновей. Увидев, как грубо стражники обращаются с их отцом, сыновья бы неминуемо бросились бы на защиту, то есть затеяли бы драку, исход которой был предрешен заранее. В лучшем случае дело закончилось бы свирепым избиением, о худшем же исходе не хотелось и думать. Правитель свиреп, и слуги его не отличаются добросердечием, тем более что по установленным законам со стражников не взыскивают за смерть преступников и всех тех, кого можно назвать смутьянами. Стать смутьяном просто, очень просто, достаточно одного косого взгляда или неосторожно оброненного слова. Или лицо чье-то может не понравиться стражнику, и он с криком «Да живет наш правитель Явал вечно!» направит свое копье против совершенно невинного человека. Известно же – каков хозяин, таковы и собаки, сторожащие его имущество. От смоковницы не родятся финики, а от финиковой пальмы – смоквы. Сам Ной никогда не противился стражникам и прочим воинам правителя и даже с увещеванием к ним не обращался. Что толку увещевать свирепого зверя? Только лишний раз укусит он в ответ на увещевание.