Софья Могилевская - Повесть о кружевнице Насте и о великом русском актёре Фёдоре Волкове

Сейчас все они — сам Фёдор Григорьевич, и оба его брата, и остальные актёры — заняты устройством сцены, декорациями, освещением, костюмами. Все они на время превратились в декораторов, костюмеров, в маляров и плотников.

Поскорее хочется открыть театр, а работы, кажется, прибывает с каждым днём!..

— Фёдор! Фёдор, поди-ка, глянь! — крикнул Гаврила Волков, подзывая брата. — Чего-то подбавить надо, не то сини, не то зелени... Не тот колер, мертво очень...

Он отходит от холста. Издали смотрит на тёмно-серые, почти чёрные мазки. Это декорация — скалы, к первому спектаклю. «Милосердие Тита» пойдёт в день открытия театра.

Волков подходит к Гавриле. Некоторое время молча смотрит на скалы. Потом берёт у брата большую кисть и, обмакнув в краску, уверенной рукой кладёт несколько широких мазков. Но не синих и не зелёных, как думалось Гавриле. Нет, густой багрянец заиграл на скалах, точно лучи заходящего солнца, пробившись сквозь тучи, брызнули на мрачный пейзаж.

— Ловко! — усмехнулся Гаврила, отойдя от холста на несколько шагов. — Чего там, врать не стану — в мыслях не было мазнуть багрянцем...

А Фёдор Григорьевич уже хлопочет в другом месте. С Яковом Даниловичем Шумским прилаживает освещение сцены. Театр большой, зрителям дальних рядов плохо будет видна игра актёров, если не позаботиться об ярком освещении. После долгих поисков и размышлений Фёдор Григорьевич предложил сделать так: подле каждой масляной лампы, поставленной на краю помоста, прикрепить хорошо отшлифованный лист меди, выгнутый полукругом. Блестящая медная поверхность будет не только отражать свет лампы, тем увеличивая его яркость, но и отбрасывать лучи на лица актёров, декорации.

— А если малость наклонить? — предлагает Шумской и слегка нагибает полукруглый лист ближе к огню. — Обидно ведь! Больно много драгоценного нам света без толку уходит вверх, на потолок...

Фёдор Григорьевич с сомнением качает головой.

— Нет, тоже нехорошо. Лица будут в темноте, ноги же освещены. А если вот эдак? — с живостью говорит он и пристраивает сверху, над масляной лампой, медную пластину. — Как, Яков?

— А ничего... Получается!

И правда, свет под широким углом направлен теперь и не на пол и не на потолок, а прямо на лица тех, кто будет играть на сцене.

Очень хотелось волковцам открыть свой театр на святках. Но вот уже декабрь на вторую половину, и святки вот они, на носу, на днях начнутся, а работы, можно сказать, невпроворот!

Никто не сидит без дела — кто молотком орудует, кто грунтует холсты для будущих декораций, кто самые декорации пишет... А всё-таки до открытия — ох, как далеко!

— Фёдор Григорьевич, а Фёдор Григорьевич! — зовут плотники.

Этим нужно показать, какой высоты делать скамьи для сидения в первых рядах, а какой — в дальних.

А тут явились за Волковым из хора архиерейских певчих. Они разучивают вступление к пьесе: не зайдёт ли Фёдор Григорьевич, не покажет ли? Что-то не ладится у них.

Все стороны блистательного и разностороннего таланта Волкова проявляются в эти страдные для театра дни.

Когда театр строился, он был его архитектором. По его чертежам и рисункам сделали само здание.

И теперь без него, без его советов и указаний, казалось, никто шагу не может ступить.

Наделённый тонким и острым умом, он обдумал всё оборудование сцены — подъёмный занавес, отодвигающиеся в стороны боковые кулисы, освещение и, наконец, машины для разных сценических эффектов.

...Как-то, уставшие после рабочего дня, все уселись на сцене. И здесь, как в горенке после репетиций, один из них предложил:

— Споём, братцы, что ли?

И запели.

И вдруг Фёдору Григорьевичу показалось — словно чего-то не хватает в их хоре. Нет той тонкой звуковой окраски, к которой привыкло ухо.

Вспомнил: где же Настя? Почему её не видно последнее время?

В сутолоке этих дней было не до неё. А вот сейчас как-то пусто... Привык он видеть её милое лицо, ясную улыбку, её весёлую готовность каждому помочь.

— Что это Насти нет? — опросил он, когда кончилась песня. — Может, не знает, где мы теперь сбираемся?

— Знает, — ответил Гаврила. — Намедни повстречал её. Спросил о том же. Говорит, сейчас никак вырваться не может.

— Да ведь какой с неё опрос, — прибавил Иконников. — Крепостная!

Волков задумался. И снова пришло на ум то, что знал давно: да, подневольная Настя, крепостная. Что хотят господа, то с ней и сделают. Их воля — не её...