Станислав Калиничев - Невенчанная губерния

Эраст Карпович из-за всяких кружков и вечеринок запустил занятия, рискуя стать вечным студентом, когда пришла печальная весть о смерти родителя. Молодой барин тут же вернулся в Боровуху, похоронил батюшку — царство ему небесное! — и взялся с управляющим разбираться в делах имения. Счета были запущены, урожаи низкие, в пользовании землёй — никакого порядка. А ведь он слушал лекции по уходу за почвами… В общем, разбирался с хозяйством, а в университет возвращаться не спешил. Да тут ещё влюбился, женился и… куда и чему учиться уже!

Абызов писал ему письма с многозначительными намёками, вроде того, что «…ужинали у Н. Кудрявый читал реферат о младшем брате». Эраст Карпович понимал, что их общий знакомый выступал со своей работой о «чисто народном» пути развития России. Иногда в письмах иносказательно сообщалось, что за свои убеждения подвергся гонениям тот или иной их общий знакомый. Сам подобный факт уже вроде бы сближал их. Каждый считал, что и он мог бы оказаться в роли гонимого. В общем, благодаря этим письмам каждый вырастал в собственном представлении.

Эраст Карпович, конечно, регулярно отвечал другу, сообщал свои наблюдения из деревенской жизни, которые могли пригодиться Василию Николаевичу в его учёных политических разговорах. Но затем они стали писать реже. Один закончил университет и определился на службу, другой стал молодым отцом. Позже началась русско-японская война, Абызов каким-то образом оказался в интендантском управлении действующей армии, больше года провёл на Дальнем Востоке… Так что друзья за несколько лет обменялись всего лишь тремя-четырьмя письмами.

Начиная с 1905 года связь между ними совсем прервалась. Эраст Карпович жил в страхе — доходили слухи о крестьянском разбое, о сожжённых барских усадьбах.

Боровуху эти страсти Божьим промыслом не затронули. Но если Логин о революции 1905 года был только наслышан, то Абызов видел её… даже слишком близко. В Юзовке его едва не затоптала обезумевшая толпа, когда сошлись забастовщики, черносотенные погромщики, полиция. Тогда ещё он был довольно полным, но изловчился пролезть под решётку запертых ворот — тем и спасся.

А сколько иных чрезвычайных событий повидал он!.. Тем радостней было после многолетней разлуки встретить живого свидетеля своей юности, своей милой розовой глупости. Эраст познакомил его с женой и детьми, а после ужина проводил в отведённую для гостя комнату и предупредил, что завтра с утра поведёт знакомиться с хозяйством. При встрече лет десять назад друзья взялись бы за руки сразу, как только Василий Николаевич сошёл с линейки (отличного, между прочим, возка на мягких рессорах, который посылали за гостем на станцию), да и говорили бы и говорили до самой ночи, а то и до другого дня.

Но нынче что-то не вышло… Эраст Карпович вспомнил былые мечты о справедливости, скромно, однако не без гордости заметил, что его лично, не в пример другим, крестьяне уважают. Едва не увлёкся, но вовремя прочитал в глазах гостя недоумение, если не сказать больше — насмешку. Задушевный разговор не складывался. Абызов это почувствовал, стал оправдываться: по делам компании, в которой служил, побывал в Петербурге, Москве, очень устал… Вот надумал немного развеяться, ощутить «деревенскую дрёму». Эраст Карпович тут же заинтересовался, что нового в столице, какие веяния?

— Пустое всё, — вяло махнул рукой Абызов, — думские пустобрёхи… Эти слова даже покоробили Эраста Карповича. Он преклонялся перед лидером октябристов Александром Ивановичем Гучковым, выписывал газету «Голос Москвы», а царский Манифест от 17 октября считал главным завоеванием революции девятьсот пятого года. Да разве мог приятель столь пренебрежительно отзываться о Государственной Думе! Ведь… что уж прибедняться, в молодости и они, студенты Логин и Абызов, рисковали, даже могли пострадать ради этого поворота государственного курса России.

В общем, пренебрежительные слова Абызова о Думе расстроили хозяина, и опять в дружеском разговоре произошла заминка. Поэтому предложение Эраста Карповича отдохнуть с дороги, отложить разговоры на завтра Абызов охотно принял. Бывшие друзья получали отсрочку, чтобы осмыслить своё новое положение, чтобы понять, как далеко развели их годы и события.

На следующее утро хозяин, надев роскошный домашний халат, который уютно облегал его полнеющее брюшко, зашёл в комнату гостя. Хотел разбудить, напомнить, что жизнь в деревне начинается с восходом солнца, что культурному хозяину надо немало трудиться… Однако то, что увидел, вновь его озадачило. Окно в комнате, не смотря на довольно прохладное майское утро, было растворено настежь. Василий Николаевич стоял, выгнувшись мостом — живот вверх, голова запрокинута, руки почти касаются пола. Когда Логин вошёл, он резко выпрямился, лицо от напряжения и прилившей крови побагровело. На госте были только трусы да на ногах нечто в виде коротких кожаных носков. Волосатая грудь мощно вздымалась при каждом вдохе, яблоками перекатывались под кожей крепкие мышцы. А если принять во внимание, что Абызов был на голову выше хозяина — его атлетический вид производил сильное впечатление.