Гаджимурад Гасанов - Зайнаб

— Зарезали! Зарезали! — рвали глотку одни.

— Пожар! Пожар! Дом горит! — кричали другие.

— Где? У кого? Что случилось?

— Этого собачьего сына давно следовало ставить на место!..

— Что вы говорите, женщины? Не может быть?! Какая же жестокая беда пришла на его голову!

— Не может быть, что вы говорите, женщины? Эстегера?! В постели?!

— Ударом топора?

— Этого наглеца Эстенгера? Он давно напрашивался на такую смерть! Жаль, что это свершилось так поздно!

— Давно я хотела видеть его удавленным на самом крепком суку дерева или зарубленным мечом! Но, чтобы его наказали так, ударом топора, я не ожидала! — слышалось из гущи людей.

— Только почему-то мне не верится, женщины, что тринадцатилетний брат Заремы не побоялся этого медведя Эстенгера и так его жестоко отомстил за сестру.

— Если я узнаю, что он не побоялся этого душегуба и осознанно отомстил за сестру, я зарежу ему самого жирного петуха в моем курятнике и угощу его хинкалом.

— Не успеешь, за ним, говорят, из райцентра приехала оперативно-следственная группа.

— Жаль.

— Тебе жаль мальчика или обещанного петуха?

— Он уже не мальчик, с той минуты, как отправил этого козла к праотцам, он перешел в ряды джигитов. Конечно, мне жаль джигита.

Мужчины, женщины потоком шли к дому Эстенгера. Имама мечети терпеливо ждал, пока не закончится поток людей, обвел всех присутствующих благосклонным молитвенным взглядом, тихо про себя начал читать молитву и вдруг воскликнул:

— Аль фатиха!

Все мужчины в молитве воздели руки к небесам, про себя начали читать слова молитвы. Женщины со двора Эстенгера принимались вопить, кто ради приличия, кто действительно в горе бил себя руками по голове, кто по груди, кто удивленно по коленям. С появлением свежих сил плакальщиц, вопли и плачи, раздаваемые из дома покойного, десятикратно усилились. У изголовья покойного, завернутого в белый саван, забрызганного каплями крови, в полуобморочном состоянии страшно вопили его жены, дочки. Они в истерики до крови царапали себе лица, косили волосы, из корней вырывая копнами, порывались рвать на груди застежки и царапать ее. Близкие родственницы из женщин пытались как-то останавливать и успокаивать их. Они на некоторое время успокаивались, но через некоторое время с новой силой начинали надрывно выть, скулить.

В небольшом горном селении, свитом на южном склоне, как гнездо горной ласточки, в расщелине горной долины, историческая страница тысяча девятьсот девяносто девятого года открылась с этого печального события.

Керим, сын Гаджи, когда его старший брат умер по вине Эстенгера, а старшая сестра была им опозорена, решил ему вынести такой смертный приговор, от которого содрогнулась земля. Два дня он не выходил из дома, вынашивая это страшное решение.

Керим знал, что Эстенгер с весны до конца осени спал у себя на втором этаже с открытыми окнами. В этом глухом селении его жизни уже никто не угрожал, он никого не боялся, ни откуда не ждал угрозы. А для Керима пробраться по ветвям грушевого дерева, растущего под окном его спальни, были сущие пустяки. Его больше тревожило другое, чем вооружиться: ружьем одностволкой, отцовским кинжалом, опасной бритвой или топором. Ружье после выстрела загремит, его выдасть, кинжал в гостиной вист слишком на заметном месте, опасной бритвой орудовать сам боялся, остается топор, ему привычное орудие. «Топор, так топор». На нем и остановился. Ночью, когда с его видения в селении все легли спать, он еще раз вышел к дому Эстенгера, проверил: окно его спальни было открыта, и оттуда раздавался размеренный храп его враг.

Когда Керим выходил за порог своего двора, время перешло далеко за полночь. Страха он не чувствовал, только сердце быстро-быстро застучало, на висках пульсировала кровь, был какой-то драйв. «Главное, в последнюю минуту не паниковать и бить наверняка» — успокаивал он себя. Только вот он долго не мог пристегнуть к себе топор, наконец догадался — топорище засунул за поясной ремень с левого бока, чтобы вытащить было сподручнее.

В спальню Эстенгера он пробрался без единого шороха. Только он долго привыкал к темной комнате. Противная дрожь в теле не давала ему долго сосредоточиться; слегка кружилась голова, перед глазами крутились темные круги. Керим стал у изголовья спящего. Из его рта разило спиртным, он страшно, противно храпел, не чуть ли захлебываясь. Перед его глазами стали глаза умирающего старшего брата, в ушах были слышны стоны сестры из-под бычьего тела Эстенгера в колхозном складе. Он размахнулся топором, чувствуя, как с хрустом его лезвие врезалось в его голову. Не чувствуя себя, ударил второй третий раз. Бросил топор и спрыгнул со второго этажа в соседский огород и убежал. Не помня, куда…