Валентин Пикуль - Пером и шпагой

— С горечью примем за правду: король Пруссии силен, и от успехов своих в немалое фурийство приходит. Далее воевать таким побытом нельзя. Союзники наши более мародерствуют да контрибуции с городов взыскивают. Война же — не грабеж, а суть единоборство политическое. Посему, судари, России надобно силой вмешаться в общую стратегию Европы, как в свои дела собственные, и — не мешкать ныне!

Таково рассуждали в Петербурге, и Фридрих был обескуражен, когда неожиданно пронюхал, что русские войска вновь зашевелились в заснеженных до пояса лесах Ливонии.

— Безумцы! Уж не собираются ли они воевать со мною? Но зимою сидят дома, а не воюют…

Да, зимою воевать не принято. Зимой армии готовятся к звону мечей по весне. По зеленой свежей травке армии спешат умирать по планам, предначертанным полководцами в темные зимние ночи. Но русские, со свойственным им «варварством», кажется, хотят нарушить эту давнюю священную традицию?..

Главнокомандующим над армией вместо Апраксина был назначен Виллим Виллимович Фермер — странный англичанин из Замоскворечья. Апраксина выдвинул сам Бестужев, а Фермера усиленно толкал к славе вице-канцлер Воронцов.

— Фермер, — утверждал Воронцов, — и местность прусскую знает и при дворе не вельможен! Оттого-то, связей при дворе не имея, изветов тайных слушать не станет, а сделает лишь то, что высокая Конференция ему повелит…

Фермер выехал в армию с протестантским капелланом, по прибытии на место разбил шатер походной церкви, собрал всех немцев из своего штаба и начал усердно молиться.

Солдаты сразу возроптали:

— Апраксин — хоша русак был, яво Степаном по-божески звали. Он, бывалоча, крестился часто и нас к тому понуждал… А эти што? Собрались тамо, фонарь зажгли и воют, как собаки…

Слухи о недовольстве Фермером дошли до ушей Елизаветы.

— Глаз да глаз! — сказала она.

Конференция усердно обмозговывала один вопрос: в какой из дней лучше всего приводить к присяге на верность России жителей Кенигсберга и всей Восточной Пруссии? Воронцов такой день отыскал.

— Имеется отличный день! — сказал он. — Двадцать четвертого января 1758 года королю Фридриху сорок шесть годков стукнет. Я думаю, что неплохо бы ко дню рождения его и закрепить Пруссию за Россией — на времена вечные, неизбытные!

…Мело за окнами, мело. Коптя, догорали свечи в высоких бронзовых жирандолях.

Из глубокого рейда по землям Пруссии вернулась конная русская разведка. «В краю все спокойно», — доложили Фермеру.

И пошли двумя колоннами: одна, правая, — из Мемеля, другая, левая, из тихой Жмуди. Вел левую колонну — прямо на Тильзит! — генерал Петр Румянцев, а Фермер ему палки в колеса вставлял, ибо завидовал юной славе.

Трещали лютейшие морозы, снег был искрист и хрупок, солнце светило вовсю. Черные вороны не спеша срывались с дерев и, распластав крылья, недвижимо и мертво уплывали в лесную жуть. Кошевка генерала плыла на полозьях как воздушный корабль, почти неслышно, только всхрапывали кони. Снега лежали высоко, по сугробам катили пушки, ставленные на лафеты-санки. Конница шла на рысях, вся в изморози, вся в паре, вся в нетерпении.

Редко-редко попадется корчма. Тишина, безлюдье… И вот она, Пруссия! Впереди армии пошел гулять манифест к населению: «Не мешать… Не противиться… Не пужаться!» Войска были приструнены заранее, еще в канун похода. Апраксин армию разложил, но теперь солдатам внушили твердо: никого из пруссаков пальцем не тронуть.., упаси бог взять что-либо из дома прусского! Кошевка Румянцева плыла и плыла…

— Стой! — Шумно вздохнули лошади, стало тихо; генерал выглянул наружу. — Кто-то едет.., тащится. Надобно бы поспрашивать!

Навстречь эшелону ехал обоз с товарами из Кенигсберга на Ковно. Румянцев подошел, хрустя снегом, к стеганому возку, где сидели купцы, греясь водкой. Рванул на себя дверцу. Увидев русского генерала, никто из купцов не удивился (время военное).

— Что в Кенигсберге, господа? — спросил Румянцев. Ему ответствовали, что в Кенигсберге и в Пиллау гарнизоны боя не хотят и уходят; жена фон Левальда, застрявшего с войсками в Померанни, сбирается ехать к мужу.

— К мужу сбирается ехать или от нас убегает? — уточнил Румянцев, и ему сказали, что, верней всего, убегает. — Благодарю вас, — захлопнул он дверцу. — Пропустите негоциантов!..

Петр Александрович ночевал в селении Тавроги, когда из Тильзита прибыла депутация мещан. Городской секретарь просил у Румянцева протекции и защиты от обид.