Валентин Пикуль - Пером и шпагой

— Удар! — сказал де Еон. — Принц Уэльский, вы не следите за ударами, а шпага моя не всегда дает следы крови…

Глаза противника запали внутрь. Два укола рапирой наполнили фаворита толпы ненавистью к этой непонятной бабе, что крутится перед ним, взметая песок с арены своими старыми юбками.

— Да будь ты проклята, ведьма! — заревел он, кидаясь вперед.

Де Еон принял оружие врага на квинту, и…

— Фью! — просвистел воздух, рассеченный (третий удар).

Настроение зала пошатнулось — уже неслись другие голоса:

— Де Еон, шинкуйте его! Ростбиф из мулата не помешает…

Глаза — в глаза, клинок — в клинок.

Скачет под ударами мулат. Пылят юбки де Еона. Сбоку-сбоку (шажками мелкими, как горох) четкой фланконадой де Еон рванулся вперед. Усталость уже била через все поры тела, и пора было кончать с противником — быстро и решительно.

Иначе сил не хватит. Придется отступить… Но отступать де Еону некуда: за спиною у него — старость, нищета, презрение, болезни… «Смерть

— или победа!»

— Принц Уэльский, считайте же! — воскликнул де Еон.

Принц-судья едва успевал считать, и гонг, отмечая удары рапиры, вторил ему глухими раскатами.

Весь Карльтонгауз был наполнен теперь ухающим боем меди:

«Банг.., банг.., банг…» Сверху истерично визжали женщины:

— Остановите их! Эта эмигрантка убьет нашего гостя… И, наконец, — вот он, блестящий финал де Еона:

— Я сделаю вот так.., простите! Рапира Сен-Жоржа, выбитая из руки, взлетела высоко с печальным звоном. Крутясь, беспомощная, она легла на песок арены.

Де Еон дышал, как паровая машина. Шумно. Тяжко. А мулат, посрамленный и жалкий, закрыл лицо руками. Де Еон воздел над головой оружие — свое и противника:

«Ну, Англия, что ты скажешь теперь? Я слушаю тебя…» Сен-Жорж с воплем убежал прочь от позора.

— Шляпу по кругу! — раздался призыв… Честным мужским трудом де Еон приобрел в этот вечер друзей и 465 фунтов стерлингов, собранных принцем Уэльским по подписке. Слава лучшего фехтовальщика Европы ненадолго вернула ему счастье, прилив сил и признание общества. Во всех трактирах висели теперь гравюры с изображением этого необычного боя мужчины с женщиной. Эта же гравюра лежала и передо мною, когда я писал сцену поединка…

В одеянии Орлеанской девы де Еон на подмостках королевского театра в Лондоне не раз потом демонстрировал свое неувядающее искусство. За гонорар

— как за выступление актера. Эти гонорары помогли ему открыть зал фехтования невдалеке от Кенсингтонского парка в столице.

В это же время композитор и шахматист, не знавший поражений, угрюмый Филидор стал искать в Лондоне достойных себе соперников. С тех пор как де Еон встречался с ним еще в юности, в кафе «Режанс», Филидор сильно постарел. Узкое лицо его потемнело, как кора дерева. Неразлучная скрипка бывшего пажа Марии Лещинской постоянно лежала возле шахматной доски. По пять шиллингов брали за вход в клуб, чтобы увидеть соперничество состарившихся друзей.

В 1792 году все имущество де Еона пошло с молотка, описанное полицией за долги — старые и новые. Жестоко он страдал от потери книг, без которых ощутил себя в жизни бесполезным и беспомощным. Пенсии кавалер от Франции давно не получал; близилась нищета. Он поддерживал себя уроками фехтования и сеансами шахматной игры на нескольких досках сразу.

А события близкой революции уже потрясали его отечество. На родине, совсем неожиданно, появился у него защитник, и на этот раз де Еону очень повезло.

Защитником де Еона стал Марат — «друг народа».

Марат выступил против Бомарше: подлый откупщик, торговец черными рабами Африки, вот он — враг свободы, и Марат ничего не прощал автору «Свадьбы Фигаро».

— Трудно поверить, — говорил Марат, — что в собрании представителей Парижской коммуны находится человек, который был изгнан оттуда с общественным негодованием… Человек, всегда продававшийся министрам и неизменно готовый взяться за выполнение любых постыдных поручений (здесь что ни слово — то правда!). Так, получив поручение выкрасть корреспонденцию кавалерственной дамы де Еон, он был обвинен ею в мошенничестве…

Что могла дать революция де Еону? Только независимость от королей. О кавалере де Еоне, помимо того, что он сам писал о себе (не всегда правдиво), много писали и другие. Ему суждено было еще при жизни своей составить целую библиотеку о себе же! Не было, пожалуй, ни одной столицы Европы, которая бы не выпустила о нем одну-две книги.