Режин Дефорж - Голубой велосипед

Ее разбудил холод. Не распогодилось; небо выглядело сурово, и далекий свет исчез. Снова принялся идти дождь. Леа подняла велосипед и пешком спустилась по грязной дороге. Как и накануне вечером, кухня была забита промокшими людьми. Они были молчаливы, даже слишком молчаливы. Почему всегда случалось так, что именно в этой теплой и приветливой кухне Леа узнавала то, чего больше всего опасалась? Она оглянулась вокруг: головы были опущены, обнажены.

Чудовищная боль разорвала ей сердце, волна слез затопила глаза, но не выплеснулась, крик застрял в горле не в силах вырваться наружу, а в душе голос ребенка звал своего отца.

Тело Пьера Дельмаса, скрючившегося в темном углу одной из часовен, где он, очевидно, укрылся от дождя, обнаружил кюре из Верделе. Истерзанное горем, усталое сердце перестало биться посреди ночи.

Немая скорбь Леа, ее сухие, без слез, глаза тревожили Руфь и Камиллу.

Долго созерцала она окостеневший труп, перенесенный по настоянию доктора Бланшара на диван в кабинете. С чувством, похожим на безразличие, рассматривала она то, что было ее отцом, хотя сама поправила седую прядь на ледяном лбу. Кем был этот иссохший старик с жалкими беспомощными руками, чье мертвое тело там лежало? Ее отец был большим и сильным; когда он брал ее на руки, у нее было ощущение, что он защищает ее от всего мира и с ней ничего не может случиться; ее ручонка вся целиком исчезала в его горячей широкой и надежной ладони; шагать с ним рядом по виноградникам — это было так же, как отправиться навстречу приключениям, на завоевание Вселенной. О земле он говорил, как Изабелла — о Боге. В единой правде смешивалось для него и то, и другое. В Леа сохранилась лишь вера в землю. Земля — вот что ее не предавало, не бросало. Когда все голодали, она щедро вознаградила ее труд. Пьер Дельмас, как и она, из земли извлекал средства к существованию. Отец и дочь были одной породы. И тогда-то, глядя на жалкие останки, Леа поняла, что образ, который останется с ней навсегда, — это отец, стоящий посреди своих виноградников.

С полным спокойствием давала она указания Руфи и своей тетке Бернадетте относительно похорон, сама позвонила Люку Дельмасу, Альбертине и Лизе де Монплейне с просьбой известить Франсуазу, если те ее увидят.

Она поручила Камилле оповестить друзей и знакомых, а также предупредить кюре Верделе.

Поднявшись к себе, переоделась в один из старушечьих черных передников, которые еще встречались на рынках, и спустилась вниз. С вешалки в прихожей сняла свою соломенную шляпу, ленты которой завязала под подбородком: вернулось солнце.

— Ты уходишь? — спросила Руфь.

— Да, мне надо побывать в Ла-Реоли.

— Сейчас?..

— Да.

Подошла Камилла.

— Ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?

— Нет, спасибо. Ты мне нужна здесь. Я должна забрать письма и рассказать супругам Дебре, как все прошло в Бордо. Я также хочу их попросить, чтобы они попробовали связаться с дядей Адрианом.

Леа отправилась в дорогу на своем голубом велосипеде.

Все, кто смог, — родные, друзья, соседи — прибыли, чтобы разделить горе обитателей Монтийяка. Несмотря на угрозу ареста, там находились отец Адриан в своей белой рясе и Лоран д'Аржила. К радости матери, их сопровождал Люсьен. Не было только Франсуазы. Когда тетушки в день отъезда в Бордо известили ее, что едут на похороны ее отца, и выразили пожелание, чтобы она отправилась вместе с ними, Франсуаза ответила, что ни за что на свете не поедет, потому что не хочет быть обвиненной в его кончине. Вся в слезах она убежала от них.

Адриан настоял на том, что сам отслужит панихиду, в чем ему помогали Люк и Лоран.

Во время богослужения они забыли обо всем, что их разделяло.

Предупрежденные своими шпионами о том, что двое активно разыскиваемых террористов будут находиться в Верделе, лейтенант Дозе и комиссар Пуансо уже готовились их задержать, когда из Парижа поступил приказ ничего не предпринимать. Люк Дельмас потребовал от своего будущего зятя, подполковника Штрукеля, чтобы тот добился от своего отца запрещения каких-либо акций, пока он будет оставаться в Монтийяке.

Сидя в первом ряду скамей вместе с женщинами семьи, Леа позволила монотонным детским голосам церковного хора убаюкать ее. Она упрекала себя за радость, испытанную при виде Лорана и на мгновение заставившую ее забыть о своей скорби. Накануне, когда тот заключил ее в свои объятия и надолго прижал к себе, ее захлестнуло ощущение покоя и счастья. Из любви к ней он пришел, рискуя жизнью. Столь уверена была Леа в его любви, столь сильное чувство ее переполняло, что она не испытала уколов ревности видя, как вместе с Камиллой он поднимается по лестнице в спальню. Едва вытянувшись на постели, она заснула мертвым сном. А утром ее покоя не нарушило даже счастливое лицо Камиллы.