Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Брехать силен, парень! Махно-то я лично знаю… Не вздумайте дурить! — прибавил он сквозь зубы. — Там, за моей спиной, елки-палки, прямо вам в лобешники нацелено дуло «максима», и терять нам уже нечего.

— Дурак ты, — холодно парировал Нестор. — Ночью тогда, у дома Свистунова, у дерева… Помнишь? Это же нарочно не придумаешь!

— Что, ты и есть? — явно разочарованно окинул его взглядом Ермократьев. — Ну, здоров был, Махно.

Он протянул широкую ладонь, и не успел Нестор пожать ее, как Павел порывисто обнял его.

— Мать честная! — удивился он, отпуская Махно и все еще недоверчиво рассматривая гостя со всех сторон. — Точно. Голос твой.

— А чей же? Выкатывай свой «максим». Нас люди ждут. Много у тебя братвы осталось?

— Думал, богатыря встречу, — не мог успокоиться Ермократьев, — а ты вон каков, елки-палки. Эй, ребята, выходи. Это свои! — и он вдруг запел:

Нестор слушал его, чуть прищурив глаза и покусывая губы: положил столько людей и хоть бы что. Правда, песня уж больно суровая. «Шпендриком» сам же называл, а богатыря ищет. Странная русская натура.

— Служивый? — поинтересовался Махно.

— Не различаешь, что ли? Поустала и рука от железного штыка. Вали, ребята!

Их оказалось восемь человек с «максимом» и ворохом патронных лент.

— Слушай, Нестор Иванович… правильно я тебя величаю? — вспомнил Ермократьев. — Мы вчерась заколбасили ихнего офицерика. Примеряли обмундирование — никому не налазит. Хочешь взять?

Махно пробирался на Украину в погонах штабс-капитана, неловко расшаркивался, отдавал честь, и это помогло избежать многих неприятностей.

— Годится, — согласился он, усмехаясь. — Хоть не понизили, надеюсь?

Ему подали одежду, помогли примерить. Она оказалась впору, и на плечах Нестора заблестели погоны. Выкатили заседательскую бричку на рессорах.

— Тогда бери уж и моего рысака, — расщедрился Ермократьев, как бы сразу признавая верховенство Махно. — Правда, он не мой — помещичий. Да неважно. Гляди — орел! Поскачешь во главе!

— Нет, благодарю, — отвечал Нестор, подумав. — Я лучше на мягком сене поеду, рядом с пулеметом. Тачанка для капитана более подходящее место.

Он и не подозревал тогда, какое военное значение обретут со временем эти его слова.

В старом помещичьем саду осень еще только поселялась. Манили к себе налитые соком груши, сливы, матовые грозди винограда. Осыпались редкие сухие листья. Пахло тиной из заброшенного пруда, и совсем по-летнему, протяжно пела синица.

— Болваны! Собственными руками, с кровью вырывают свое и наше будущее! — возбужденно говорил прапорщик, прогуливаясь в саду с отставным генералом Миргородским. Офицерик был в отлично сшитом синем френче, галифе и сапогах. Так он ходил и на фронте, напоминая самоуверенных юных барончиков.

— Я имею в виду чернь, — уточнил он, видя, что отец нахмурился.

— Слава Богу… штабс-капитан Мазухин… разогнал шайку некоего Ермократьева, — спокойно, разделяя каждое слово, сказал генерал, у которого сегодня был день рождения. Все гости уже съехались: два помещика из близлежащих сел с дамами, его фронтовой друг — полковник и австрийские офицеры. Ждали начальника Александровской уездной варты Мазухина.

— Успели набедокурить, разбойнички, — продолжал Миргородский-старший. — Моего приятеля Резникова отправили на тот свет, царство ему небесное. Жаль и беднягу Свистунова. Чудесный человек, родовитый. А как хозяйство вел! Все у него цвело. Оазис!

— Вот-вот, — подхватил сын задорным тоном, обходя аккуратную кучку сухих листьев. — Священная собственность и прибыль — великие двигатели прогресса. Вы меня правильно поймите, отец, я не в восторге от жадных, примитивных спекулянтов. Но что же делать, если они, думая лишь о наживе, невольно обогащают нашу родную Украину?

На ветках слив, абрикосов дремотно струилась паутина. Генерал потрогал ее пальцем с широким полированным ногтем.

— Свистунов не из них. Бессребреник, — заметил он. — И потом, ты чудно выражаешься. Причем тут Украина? Что это такое? Есть одна империя, которой мы служили и служим верой и правдой — великая Россия. Даже выпускнику Пажеского корпуса Скоропадскому невдомек. Власть ослепила!

— Простите, отец, но эта благодатная земля, которая нас родила и кормит, — прапорщик постучал сапогом, — она же украинская и принадлежит нам испокон веков. Не так ли?