Ёжи Журек - Казанова

Помолчать. Две секунды, не более.

— Не знаю.

Прекрасно. Они разочарованно вздохнули, пренебрежительно надули губы.

— Я не знаю. Но, как любит говорить мой друг Вольтер, всегда найдется кто-нибудь, кто знает. И такую особу я как раз собираюсь вам представить.

Вздох облегчения, шарканье подошв, возбужденный шепот прозвучали, точно ангельские хоры. Ему бы зевак на ярмарках завораживать. Наконец можно расцепить руки — и чего этот Вольтер постоянно лезет в голову? — простереть над ними — какой он, к черту, друг? — заключить всех в свои объятия — беседовали несколько раз, но так и не прониклись взаимной симпатией, — пленить, притянуть к себе растопыренными пальцами, а затем, сжав кулаки, — если разобраться, самоуверенный пустомеля — сплотить!

И так, держа в распростертых руках всю залу, Казанова попятился и осторожно — чтоб никого не выронить, — повернулся к сцене.

— Перед вашим величеством, перед собравшимися здесь сливками общества — потомок татарского хана и индийской княжны Иеремия Великий и его не менее экзотическая свита. Voila! [37] Вот; не угодно ли! (фр.)

Василь услышал, понял, потянул за шнурок. Занавес раздвинулся, но открывшееся зрелище неприятно поразило Казанову.

Где воздетые вверх руки Иеремии, которым он должен доверить то, чем только что завладел? Мальчик стоял понурый, испуганный, нервно теребя край чересчур просторного плаща из черного бархата. Боже, только бы они не начали смеяться. Чего ждешь, сопляк? А эта корова Поля? Почему ничего ему не подает? — не для того ей подарено платье, каких у нее в жизни не было, чтоб теперь стояла столбом, тупо тараща глаза. Поехали!

Вместо Поли к Иеремии подошел Василь, низко поклонившись, вручил мальчику табакерку. Спаситель! За это можно ему простить сожженные бумаги. Быстро опустив руки, Джакомо еще дальше отступил назад, пока не почувствовал спиной занавес. Пора. Вот он, этот момент! Сейчас все решится. Пан или пропал. Со щитом или на щите. Зажмурился — лишь бы не сглазить. Что произойдет, он услышит. Но тишина невыносимо затягивалась. Неужто зал настолько ошеломлен, что у всех языки отнялись при виде чуда — повисшей между пальцев Иеремии табакерки? Глянул, и лоб оросился холодным потом.

Мальчик, белый как полотно, жадно хватая ртом воздух, судорожно вертел табакерку, точно она жгла ему пальцы. Это был не тот Иеремия, который вчера справился даже с медным чайником. В зале еще не смеялись, но поднявшийся шумок не сулил ничего доброго.

Пресвятая Дева! Табакерка глухо стукнулась об пол — Иеремия сжимал в кулаках воздух. Дальше. Быстро. Пока они не разобрались, в чем дело. Ключ. Большой блестящий медный ключ. Пусть только сопляк соберется с духом. Он ведь может. Пусть закроет глаза, если боится любопытных взоров. Avanti! [38] Вперед! (ит.) Иеремия зажмурился, точно услышал его заклятия. Пускай услышит еще и это: смелее, их судьба в буквальном смысле у него в руках. На висках мальчика набухли жилы, но ключ не отрывался от ладоней. В чем дело? Может, он чем-нибудь отравился? А если и на этот раз… Сколько весит такой ключ? Немало. Упав, наделает шуму. Нет, этого он не допустит.

И не допустил. Молниеносно нагнулся и на лету поймал ключ, хотя куда охотнее грянулся бы вместе с ним на пол и, обхватив башку руками, завыл от унижения и отчаяния. Но мало ли чего ему хочется! Быстро распрямился, с трудом удержавшись на ногах. Кто-то протянул ему руку: Поля, побледневшая от волнения Поля. Повернувшись, Джакомо заслонил Иеремию — не столько от зала, сколько от девки. Черт, тысяча чертей, это же она во всем виновата. Проклятая потаскуха. Отняла у мальчика силы, высосала лучшее, что у него было, ведьма. Как же он сразу не сообразил. А если — сто тысяч пар рогатых свиней! — если совсем его опустошила, раз и навсегда выхолостила, лишив сверхъестественных способностей…

— Природа этого эксперимента чрезвычайно сложна, и отдельные его стадии редко удаются с первого раза, посему предлагаю набраться терпения. Нижайше прошу вас об этом от имени Иеремии Великого и его помощников. Будьте терпеливы и снисходительны. Недоброжелательная мысль или, не дай Бог, слово могут привести к катастрофе.

— А разве это еще не катастрофа?

Гадать, из какой усатой пасти вырвался вопрос, не понадобилось. Джакомо не впервые слышал этот голос. Безмозглый чурбан. Еще одно слово, и он воткнет этот чертов, обжигающий пальцы ключ ему в задницу. Король жестом осадил Браницкого, а может, только прикрыл ладонью улыбку.