Эфраим Баух - Ницше и нимфы

Лу была для меня добрым ангелом, борющимся со злым ангелом Элизабет. Она пробудила во мне демоническое начало через осознание большого греха, лежащего на нас обоих. Элизабет не гнушалась никакими адскими уловками, чтобы оторвать меня от славянки Елены. А так как я и сам славянин, из польских аристократов, победа Элизабет была двойным поражением славянства.

Пока я не исповедался Лу, я не смог до конца понять тяжесть положения царя Соломона: не одно чрево, а тысячу бездонных чрев ему было необходимо насытить. Это слишком для человека, даже Соломона, единственного иудея, который дерзнул создать империю и стремился расширить границы своего царства.

С Соломоном стремление иудеев к мощи достигло высшего пика: он стремился собрать все небо и землю под знамя Яхве, и наложить «пакс иудаика» на весь мир. Так и Лу, — Соломон в женском роде. Она жаждала властвовать в мире души и духа, оставляя мне роль истукана. Посредством господства надо мной она могла добиться господства над миром. Но только знаменитые проститутки, как Помпадур или Монтеспан, могли властвовать над миром из своих спален, и это лишь благодаря их царским любовникам, которые явно отличались слабоумием. Но я не слабоумен вопреки выводам психиатров, основанным на вымышленных данных.

Передам эти мысли моему другу Стриндбергу: бедняга постоянно страдает от невротического комплекса, связанного с женщиной, и он будет весьма удивлен, узнав, что профессор Ницше его товарищ по несчастью.

Я проживал «вечное возвращение того же самого».

Философствовал всеми своими силами, и колесо хаоса вертело меня до безумия.

В «вечном возвращении» зашифрован полный смысл уважения человека. Без понятия «вечного возвращения» живое существо — случайность времени и пространства. Включенная в бесконечность новых рождений, жизнь человека становится понятием колеса, вечно возрождающегося.

Теперь я снова между зубьями этого страшного колеса хаоса. Одно у меня утешение, и никто не сможет его у меня отнять. Если бы я женился на моей славянской принцессе, быть может, был бы счастлив, но мир должен был ждать еще тысячу лет «Заратустру».

Лу используя, свой острый язык, свела меня с высоты наполеоновского высокомерия — моей пустой галлюцинации, что якобы я призван тайным велением судьбы исправить этот мир, испытывая отвращение Гамлета к идее исполнить роль Наполеона или Иисуса, конец которых известен — остров Святой Елены или распятие.

Она обратила мое внимание на эссе Тургенева о Дон-Кихоте и Гамлете. Она пророчески предсказала, что после того, как я выбьюсь из сил в отчаянии, подобно Дон-Кихоту — изменить мир, я погружусь в отчаяние Гамлета и притворюсь сумасшедшим, как Гёльдерлин, чтобы отказаться от любых контактов с якобы нормальными людьми — всей этой отвратительной братией.

Под влиянием Пауля Ре и Лу Саломе я написал «Утреннюю зарю». Книга эта обнажает следы еврейского демократического сознания во мне, и его влияния на политические процессы на Западе.

Я писал: «Общее видится мне более интересным, чем экстраординарное». Декларация эта заставила меня содрогнуться в тот момент, когда я выводил ее на бумаге, ибо это был конец моей аристократической философии и моего согласия — взять на вооружение демократическую посредственность, как норму мышления.

«Я — собственное свое достояние, — говорила Лу, — не подчинюсь ни мужчине, ни женщине, ни Богу, ни Сатане, ни государству».

Почему Лу никогда не отдалась мне всецело, всем телом? Ибо тело ее было ее достоянием.

Я мог бы его получить в одолжение, реализовать обоюдную эротическую нужду, но тело ее всегда бы оставалось ее личным имуществом — и тело, и душа.

Мужчинам не хватает смелости подняться на баррикады или изменить порядок мира как, к примеру, сделали Наполеон, Бакунин, Прудон, Маркс и другие отшумевшие ураганы века, которые еще поднимутся смерчами смерти, — в спальнях они осуществляли свою похоть силы. Я тоже был таким ураганом, и что ответила мне Лу двадцати четырех лет, когда слишком обнаглел в своих требованиях? — «Иди к проститутке. Я отдамся тебе лишь на основе любви и взаимопонимания». Кто, как не я, понимает ее. Не только Иисус, кесарь или я сам — каждый человек — Бог. Каждый готов мыслить «абсолютным разумом» Гегеля, считая свое эго всесильным. Если каждое существо считает себя Богом, что остается от моей веры в общественный разрыв между гением и тупоумным?

Может, и, вправду, нет между ними дистанции.