Гор Видал - Империя

Речь отличалась лапидарностью, особенно если читать ее отдельными строчками. У Рута был римский стиль — школа Цезаря, не Цицерона. Короткие фразы бесчисленными стрелами устремлялись в цель, ни одна не промахнулась. Конгрессмен-прогульщик. Лицемер-капиталист. Лжедруг трудящихся. Креатура боссов. Демагог в политике и в прессе, натравливающий один класс на другой.

— Что ж, — сказал Шеф, едва заметно улыбнувшись, — я слышал и кое-что похуже.

Блэз подозревал, что Шефу предстояло услышать кое-что похуже. Так и случилось, ближе к концу. Рут прочитал четверостишие Амброза Бирса, призывающее к убийству Маккинли. Херст напрягся, когда знакомые слова понеслись по телеграфным проводам. Рут процитировал другие обвинения Херста в адрес Маккинли, подвигнувшие анархиста к убийству. Затем Рут процитировал Рузвельта, обрушившегося ранее на «эксплуататора сенсаций», который должен разделить ответственность за убийство любимого всеми президента Маккинли.

Херст побледнел; тонкая лента бежала между пальцами Блэза.

«От имени президента я заявляю, что когда он писал эти слова, охваченный ужасом сразу после покушения на Маккинли, он имел в виду прежде всего мистера Херста».

— Сукин сын, — прошептал Херст. — Когда я с ним разделаюсь…

«И я заявляю от его имени, — бежала телеграфная строка, — то, что он думал о мистере Херсте тогда, он думает о мистере Херсте и сейчас».

Итак, Херст в конце концов будет повержен обвинением в цареубийстве. Блэза даже восхитила точность, с которой Рузвельт, пользуясь Рутом в качестве кинжала, нанес смертельный удар.

— Шампанского? — подошел Брисбейн с бутылкой в руке.

— Почему бы и нет? — Шеф, который никогда не сквернословил, крепко выругался и выпил бокал шампанского, хотя никогда раньше не пил. И повернулся к Блэзу.

— Я хочу, чтобы мы с тобой занялись письмами Арчболда.

— С удовольствием, если я буду печатать первым.

— Одновременно со мной.

Каролина вошла в Красную гостиную, которую рузвельтовские лоялисты называли теперь не иначе, как комнатой Великой Ошибки. Ее в последнюю минуту пригласили на «семейный обед», что могло означать присутствие и пятидесяти человек, учитывая размеры президентской семьи. Но оказалось, что обед и в самом деле семейный. Элис и ее муж Ник Лонгворт уже были на месте и, к удивлению Каролины, сам владыка тоже. Он вскочил на ноги, как попрыгунчик, и сказал голосом своих эстрадных имитаторов:

— О-чень-рад, миссис Сэнфорд. Садитесь рядом со мной.

— Почему не с нами? — спросила Элис.

— Потому что нам надо поговорить. Не с тобой.

— Не вижу повода говорить грубости только потому, что я всего лишь жена конгрессмена…

Но президент уже повернулся к дочери и зятю спиной и повел Каролину к диванчику возле двери, открытая створка которой скрывала их от окружающих. Прежде чем заговорить, Рузвельт состроил несколько неприятных гримас, точно выбирал самую подходящую.

— Вам известно о письмах Арчболда?

Каролина кивнула. У Тримбла были копии нескольких писем, но не всех.

— Полагаю, ваш брат тоже их видел.

— Мы с ним в настоящий момент не разговариваем.

— Но если он решит, они появятся в «Трибюн».

— Если я решу, они появятся в «Трибюн».

Рузвельт троекратно щелкнул зубами, словно посылая шифрованный сигнал терпящему бедствие судну. Затем снял пенсне и принялся протирать его замшей. Каролина заметила, как невыразительны его глаза без поблескивающих увеличительных стекол.

— У вас контрольный пакет акций?

— У меня и мистера Тримбла больше половины акций, а он действует по моим указаниям.

— Это хорошо. — Пенсне водрузилось на привычное место. — Надеюсь, хорошо. Собираетесь печатать?

— Я бы хотела знать, ради чего. Ну, скажем, сенатор Форейкер предложит закон, благоприятный для «Стандард ойл». Тогда я, конечно, напечатаю.

— Конечно! Как вы знаете, я ничего не сделал и моя администрация тоже для «Стандард ойл». Скорее, наоборот.

— Но есть ведь ваши письма Арчболду?

— Я их даже не помню. Он был когда-то моим другом. Он джентльмен. Я уверен, что в них нет ничего, что не доставило бы мне счастья увидеть их на первых полосах всех газет страны.

Каролина поправила букетик оранжерейных лилий, которые Маргарита вопреки ее желанию заставила ее надеть в этот холодный ноябрьский вечер.

— Боюсь, мистер президент, вы прочитаете их на первых полосах всех газет, кроме моей, если только в них не окажется нечто… существенное. — Каролина была рада, что ей удалось найти это невнятное слово.