Гор Видал - Империя

— Разве все Западное полушарие, в том числе и Тьерра-дель-Фуэго, — наш дом?

— Ты все время смеешься надо мной. Давай лучше поговорим о парижском театре…

— Я предпочитаю другую тему для разговора: мужчины и женщины. — Каролине вдруг почудилось, что на нее снизошло некое озарение и ей открылась вся правда о взаимоотношениях враждующих полов. То, что ей было известно о различиях между полами, оставалось за семью печатями для любой молодой американки. Конечно, они обладали социальной свободой, немыслимой во Франции, но были на редкость ограничены в других существенных смыслах, и это невежество лелеялось заботливыми мамашами, которые сами мало что понимали в извечных происках райского змия.

— Но что мы можем сказать о мужчинах и женщинах? — На лице Дела было написано изумление; он покраснел отнюдь не только от августовского зноя и плотной еды.

— Я вижу по крайней мере одно различие. Во всяком случае, между американцами и американками. Мистер Джеймс назвал Америку «огазеченной демократией».

— Джефферсон когда-то сказал, что, если бы ему пришлось выбирать между правительством без газет или газетами без правительства, он бы выбрал газеты…

— Как это глупо! — Увидев, однако, что Дела обидели ее слова (он, очевидно, был всецело на стороне мудреца из Монтиселло [24] Монтиселло — имение президента Т. Джефферсона в штате Вирджиния. ), Каролина поправилась: — Я не имела в виду, что он был глуп. Он считал глупцами своих собеседников. Видимо, это были журналисты, не правда ли? Ведь если бы они не были журналистами, откуда узнали бы мы, что он говорил, или мог сказать, или не сказал? Но вернемся к мужчинам и женщинам. Нас, женщин, вполне справедливо критикуют за то, что мы думаем и, того хуже, говорим только о замужестве и детях, о людях, с которыми нам повседневно приходится иметь дело, об уюте для наших мужей, семей и прочее, а это значит, что с годами мы становимся все скучнее и скучнее, потому что в конце концов нам остается лишь думать и болтать о самих себе и мы превращаемся, если не были ими с самого начала, в беспросветных зануд. — Каролина осталась очень довольна своей тирадой.

Но Дел был не на шутку озадачен.

— Теперь я знаю, какие вы. А каковы мужчины?

— Мужчины не такие. Они занудны по-своему. Благодаря газетам.

— Ты хочешь сказать, что мужчины читают газеты, а женщины нет?

— Вот именно. Большинство мужчин, которых мы знаем, страстные читатели газет, чего не скажешь о большинстве женщин. Во всяком случае, они не читают политические и военные новости. И слово-то какое забавное — новости! Поэтому, когда мужчины часами рассказывают друг другу, что они вычитали утром о Китае, или Кубе, или … о Тьерра-дель-Фуэго, о политике и о деньгах, мы чувствуем себя лишними, потому что именно этого мы и не знаем.

— Но вы могли бы с легкостью…

— А зачем? У нас своя скука, у вас — своя. И ваша — ужасна. Блэз рассказывал мне, что практически все, публикуемое Херстом, неправда, в том числе и история о том, как испанцы взорвали «Мэн». Но вы, мужчины, читающие «Джорнел» или подобные газеты, действуете так, будто все вами прочитанное — правда. Но что еще хуже, для вас не имеет значения, правда это или нет, для вас важен сам факт, что это напечатано. Вот почему мы лишние. Потому что мы знаем: для нас все это несущественно.

— Согласен, газеты не всегда пишут правду, но если дураки полагают, что это правда или возможная правда, то напечатанное становится важным для всех: ведь правительства действуют именно откликаясь на новости.

— Что ж, тем хуже для глупых мужчин, и женщин, конечно, тоже.

Дел выдавил из себя улыбку.

— А что бы делала ты, если бы могла изменить положение вещей?

— Читала бы «Морнинг джорнел», — быстро ответила Каролина. — Всю, целиком.

— И верила бы?

— Нет, конечно. Но я могла бы беседовать с мужчинами о Тьерра-дель-Фуэго и мировом балансе сил.

— Я бы предпочел поболтать о парижских театрах… о свадьбе. — Полные щеки Дела залились краской, узкий лоб остался белым, как слоновая кость.

— То есть ты превратишься в женщину, а я в мужчину? — Каролина улыбнулась. — Нет. Это непорядок. Нас с рождения разделяют эти ужасные газеты, которые внушают вам, что думать, а нам, что и когда носить. И нам никогда не сойтись.

— И все же стоит попробовать. В конце концов, всегда существует нечто возвышенное посередине, — сказал Генри Джеймс, который прислушивался к их разговору; на тарелке перед ним лежали руины искусной пудинговой конструкции.