Юрий Нагибин - Безлюбый

— Браво! Вот слова, достойные Великой княгини. — Голос его опять пожесточал. — Выслушайте меня внимательно. Я не боюсь смерти и равно не боюсь подождать ее еще неделю-другую. Меня этим не собьешь. Я не потерял сон и не начну бить поклоны Боженьке. И уповать на милость его помазанника тоже не буду. Для меня все Романовы ублюдки, а первый ублюдок ваш недоделанный царь. От меня явно что-то ждут. Может, власть ослабла в коленках? Или бесит мое презрение к царской милости?

— И вы считаете меня участницей всех этих подлостей? — В голосе — обида и укоризна.

Старков посмотрел в лицо женщине, отвел глаза, но не отступил.

— Почем я знаю? Может, вас просто используют, зная вашу…

— Инфантильность, — снова помогла Мария Александровна.

— Вот, вот! Не теряйте на меня время. У вас своих забот хватит.

— Вы совсем не верите людям?

— Я не верю Романовым.

— Романовы разные. Государь очень порядочный человек. Невезучий и слишком деликатный. Этим пользуются нечестные люди. И мой Кирилл был рыцарем без страха и упрека.

Старков нагнулся, нашарил под кроватью табак и кресало, свернул папироску, закурил, пустив в лицо гостьи — непреднамеренно — вонючую махорочную струю.

— У вас нет спичек?

— Не положено. Я могу отравиться или поджечь камеру.

— Крепкий у вас табачок.

— Какой есть. А сколько всего Романовых?

— Романовых? — Вопрос ее удивил. — Право, не знаю. Никогда не считала. Что-то много.

— Меня интересует мужское поголовье. Совершеннолетние.

Она наморщила лобик.

— Ну, таких куда меньше. Несколько десятков.

— Значит, нужно всего несколько десятков бомб. Вот вздохнула бы Россия!

— Какое ребячество! Ну, перебьете вы Романовых, придут Голицыны или Долгоруковы. Разве в царской фамилии дело?

— Не только. Надо отдать тысячу молодых жизней, чтобы очистить страну для будущего.

— Как кровожадно и как ребячливо! Не сердитесь, но инфантильность — ваша болезнь. На ненависти и убийствах ничего чистого не создашь. Вас когда-то сильно обидели, и вы обозлились на весь мир.

— Ничего подобного. Я ненавижу только власть. А народ я люблю.

— Как вам это удается? — сказала она с чуть комическим удивлением. — Можно любить Ваньку, Петьку, Дашку, а общность, к тому же столь неопределенную, любить нельзя.

— Почему нельзя любить народ? Его страдания?

— Это стихи. Крестьяне — народ?.. Вы любите крестьян?

— Конечно.

— А вы их знаете? — перешла в наступление Мария Александровна. — Вы же городской, слободской человек. Зажиточных крестьян вы любите?

— Смотря кого считать зажиточным. Кулаков на дух не выношу.

— А кто такой кулак? Две лошади и три коровы — кулак?

— По нашим местам — да.

— Одна лошадь, две коровы?

Старков промолчал.

— Значит, вы любите безлошадных и с одной лошадью. А если так: вы его любите, а он взял да вторую лошадь купил? Конец любви? С коровами мы вовсе не разобрались. По вашим местам две коровы много, а на Орловщине меньше четырех не держат. Без реестра с такой любовью не справиться. А сколько ваша любовь позволяет держать свиней, коз, овец, кур?

— Что вы из меня дурака делаете? — разозлился Старков. — Я рабочих люблю.

— Но их так мало в России. Куда меньше, чем дворян, чиновников, торговцев, военных, врачей, учителей.

— Я люблю всех простых людей. Которые не эксплуатируют народ.

— А как быть с Пушкиным?.. Львом Толстым?.. Декабристами?.. Герценом?.. Они-то ведь не простые и по-вашему — эксплуататоры. Поместья, деревни, земля, челядь. Вам бы моего Кирилла любить. От имений он отказался в пользу сестер. Мы жили только на его жалованье.

— Вы бойкая дама! — почти с восхищением сказал Старков. — Умеете запутать. Конечно, я в пансионах не обучался. А вы не просто дурачитесь. Хотите что-то доказать.

— Да?.. Может, то, что вы никого не любите и не любили? Даже самого себя, — сказала она, словно советуясь.

— Себя-то уж точно. Кабы любил, не был бы тут. Только вам-то что с этого?

— Мне?.. — Она задумалась. — Наверное, я защищаю слово «любовь». Ваша любовь к простому народу — злость на своих обидчиков.

— Каких обидчиков?

— Вам лучше знать…

На этом разговор оборвался. Старкову принесли обед, и Мария Александровна стала поспешно собираться.

— Я завтра приду, — сказала она на прощание…

…Тюремный врачебный кабинет. Обнаженный по пояс Старков стоит перед врачом. Тот снимает повязку с его плеча.

— Удивительно! — говорит врач. — Никаких следов.

— На мне заживает как на собаке, — сказал Старков.