Юрий Нагибин - Мартин Андерсен-Нексе

Она удивленно посмотрела на него, долго вздохнула и сказала детям:

— Ступайте наверх! Нечего под ногами крутиться. Сторм, я кому говорю? — Когда дети повиновались, тихо сказала: — Я знала, рано или поздно ты узнаешь, но мне так не хотелось, чтобы это случилось сегодня.

— Какая разница?.. Значит, ты не отрицаешь?

— Зачем же лгать, Мартин.

— А разве твое поведение не было ложью?

— В ответ на твою ложь, Мартин.

В ней нет ни растерянности, ни смущения, ни раскаяниями странная ее уверенность сбивает Нексе с толку.

— Что ты имеешь в виду? — смешался он.

— Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю? Ты слишком заметная фигура, и твои поездки…

— Что тут общего? — возмущенно перебил Нексе. — Случайная близость в промозглом вагоне и длительная связь у всех на виду. Эта добрая русская женщина просто пожалела меня.

— Я имела в виду не добрую русскую женщину, а кельнершу из мюнхенского погребка, — жестко сказала Маргрете и вдруг улыбнулась. — Сколько в тебе еще детского, Мартин! Ну откуда я могла знать о твоем русском приключении? Но ведь ни для кого не секрет, почему ты повадился в Мюнхен.

— Мне необходим юг… из и моих легких… — Он совсем запутался. — Все равно, это не одно и то же.

— Ну конечно!.. Писатель, сложила противоречивая, мятущаяся натура, ему все дозволено. Но я тоже живой человек. И я устала от одиночества, от того, что тебя никогда нет. Даже когда ты дома, тебя нет. Ты называешь меня Дитте, не узнаешь Сторма, дети тебя раздражают. Тебе куда легче любить выдуманных тобой детей, — и прости, самарские дети тоже выдуманные, — чем своих собственных из плоти и крови.

— Дались тебе самарские дети! За что ты их ненавидишь?

— Какая чушь! Может быть, немного ревную… Я не хотела тебе говорить, но коль на то пошло… Ты думаешь, Иеппе Окьер послал им бочку рыбьего жира? Черта с два! Он сам сидит без гроша. Это я из сэкономленных денег…

— Как ты умеешь все запутать! Еще немного, и окажется, что это я виноват.

— Да! Ты видел во мне только хранительницу семейного очага. Пенелопу, у которой нет другого дела, как ждать своего ненаглядного. А я не Пенелопа. Я не могу тупо прясть и распускать пряжу, пока не нагуляется муж-странник. Ты сам сделал меня такой, хотя и не стремился к этому. Ты научил меня думать, жить не только домом и кухней. Но в свою главную жизнь ты меня так и не пустил.

— Неправда!.. — слабо протестует Нексе.

— Правда! Я для тебя подушка, в которую можно выплакаться от всех невзгод. А кому выплакаться мне? Ты ведь не допускаешь, что у меня могут быть свои горести, сомнения, поиски. Я оказалась в пустоте. И нашлись люди, художники, живые, горячие, ищущие, они вырвали меня из этой пустоты, дали почувствовать себя человеком. Неудивительно, что один из них стал мне близок.

— Я догадываюсь, кто это: Боже, такое ничтожество!..

— Конечно, ему далеко до мюнхенской официантки. Ты не находишь, что подобный разговор низок?

— Наверное… Но мне больно, больно тут. — Беспомощным жестом он показал на сердце. — И мерзко. Представляю, как нам перемывают косточки!

— Мало ли о нас сплетничали? Ты всегда был выше этого.

— А дети, Грета? Дети знают.

Лицо ее сразу осунулось, постарело.

Они слишком малы…

— Сторм сказал мне о «втором папе».

— Детская болтовня! — Маргрете вновь взяла себя в руки. — Он сказал это, не вкладывая никакого смысла… Насчет Сторма не беспокойся.

— Да не в Сторме дело! — вскричал он. — Что мне делать?

— Постарайся простить меня, Мартин, как столько раз прощала я тебе.

— Но ты хоть любишь меня? — И это прозвучало как признание своего поражения.

— Очень люблю.

— «Очень» — это меньше, чем просто люблю, Грета, — бледно улыбнулся Нексе.

— Я люблю тебя.

— Ну а что же дальше?

— Начнем сначала, — сказала Маргрете. — Есть семья, есть дом, есть литература, есть твоя борьба. Может быть, она станет и моей борьбой. Твоя бывшая жена Маргрете была хорошая женщина, но ей нужна была только твоя верность. Я же прошу о другом, о большем. И если это будет, то Бог с ней, с кельнершей.

— Нет, с этим покончено! — вскричал Нексе. — Начнем сначала!

…Вечером, за скромным праздничным столом Нексе гасит свечи, воткнутые в пышный пирог. Осталась одна-единственная свечка, и Нексе вдруг заколебался.

— Мне почему-то не хочется ее гасить. Пусть себе горит.

— Не положено, сынок, — твердо сказала остроносая опрятная старуха, его мать. — Дурная примета, коли не погасишь.

Нексе с силой дует, и комната погружается в темноту.