Александр Филимонов - Приди и помоги. Мстислав Удалой

Рыбы им хватило до снега, а потом голод навалился еще пуще, чем прежде. От Никиты не было никаких известий, только и смогла узнать Пелагея, что князь Мстислав воюет где-то на юге и, говорили, не слишком удачно. Никита, если был жив, конечно, находился при князе. Скорого возвращения ожидать не приходилось. Князь Ярослав Всеволодович по-прежнему не пускал в Новгород ни одного воза с хлебом. Корелы больше не привозили рыбу, наверное, им тоже приходилось несладко этой зимой. А может быть — боялись гнева Ярославова. Князю могло не понравиться то, что корелы кормят Новгород в то время, когда он морит его голодом.

Теперь и навозом конским поживиться не удавалось. За Ярославовыми дружинами, что на конях ездили по улицам, следило множество голодных и настороженных глаз. И стоило коню посреди улицы опорожниться, оставив на утоптанном снегу горячие, дымящиеся на морозе коричневые яблоки, со всех сторон на это лакомство набрасывались люди. Тут уж было не до того, чтобы выбирать овсяные непереваренные зерна: отталкивая друг друга, хватали эти яблоки, совали их в рот и за пазуху — впрок. Все больше мужики, а бабам с ними в отъеме пищи было не тягаться. Пелагея и не пыталась, хотя часто мечтала о конских яблоках — какие они сочные и мучнистые, наверное, если их жевать. Ей только однажды повезло: она заманила в избу и убила некрупную собаку.

В ту пору все собаки в Новгороде одичали — видно, от того, что ели человечину. Трупы валялись неприбранными: старые скудельницы — хранилища мертвых, поставленные в городе еще в начале голодного времени, переполнились, а новых ставить ни у кого не было ни сил, ни желания. Ни у кого не находилось сил и отогнать пса от лежащего на улице мертвого тела.

Да к тому же живых людей они к себе не подпускали вовсе. Значит, поняли псы, что переступили через что-то такое, чего нельзя было переступать, и отныне каждый человек, пока он жив и двигается, смертельный для них враг. И вот такого-то пса Пелагея хитростью заманила к себе в дом. Заранее смастерила из ножа и палки нечто вроде сулицы, и когда собака, недоверчиво принюхиваясь, вошла в избу, чтобы поискать — нет ли тут трупа, еще не окоченевшего на морозе, Пелагея, притворявшаяся мертвой, изловчилась и первым же ударом так удачно ранила собаку, что убежать или кинуться на Пелагею та уже не смогла. Правда, добить ее удалось не сразу, но все же — добила. Пелагея, принимая в пищу мясо людоеда, вроде бы сама становилась людоедкой. Но голод победил отвращение. Собачье мясо было вкусное, жаль только, что его было так мало.

Вскоре после праздника Рождества Христова Пелагея услышала от оставшегося еще в живых соседа о том, что князь Мстислав Мстиславич будто бы собирается возвращаться в Новгород — прослышал-де о новгородских бедах и хочет своих бывших подданных выручить. Это означало, что и Никита, может быть, вернется. Но Пелагее как-то было уже все равно. Олекса понемножку умирал, а собак всех переловили и съели. Новгород совсем обезлюдел — жители частью повымерли, частью — разбежались по соседним землям в надежде на лучшую долю, а те, кто остался, сидели по домам, не имея уже сил для поисков пропитания.

Жизнь была заметна только на городище, вокруг дворца Ярославова наместника. Княжеская дружина по-прежнему исправно несла службу, каждый день объезжая город, словно желая удостовериться, что все идет как надо и строптивое племя вольных новгородцев понемногу исчезает с лица земли. Сытые всадники на сытых конях важно двигались по улицам. Их лица были надменны и спокойны, вид лежащих повсюду трупов не возмущал их, не трогал жалостью сердца.

Измученная голодом Пелагея знала, что доживает последние дни. Ей даже и есть уже не хотелось. Она целыми днями лежала на лавке, укутав голову платком, — нарочно ложилась подальше от Олексы, чтобы не возникло соблазна задушить его, тем самым оборвав страдания, которые он, еще младенец, не успел заслужить. Он странно долго не мог умереть, жизнь все теплилась в нем. Несколько раз Пелагея, думая, что сынок уже отмучился, с облегчением принималась готовить его к погребению в заранее выкопанной ямке, и вдруг испуганно вздрагивала, заметив, что Олекса, с виду совсем мертвый, слабо шевелился. Словно предупреждал мать: не спеши, я еще с тобой.

Она все-таки пыталась поить его своей кровью, но без успеха: и кровь из разрезанного тела текла еле-еле, и Олекса почему-то отказывался ее есть, отворачиваясь из последних силенок. К ним еще раз заходил, еле передвигая ноги, уличанский староста Матвей Обрядич, принес немного овса. Из этих нескольких пригоршней получилось довольно много жевки для Олексы, и Пелагея вскоре стала думать о старосте с раздражением: да, он помог ей продлить жизнь сына, но ведь тем самым и его мучения продлил!