Александр Филимонов - Приди и помоги. Мстислав Удалой

— Князя тревожить нельзя сейчас, — как бы подтверждая мысли Луготы, завершил беседу хозяин. — Ты иди, отрок, отдыхай. И ни о чем не беспокойся. Я завтра ему лично обо всем доложу. — И, заметив укоризненный взгляд Луготы: — А ты как же думал, отрок? Здесь не Новгород. У нас к великому князю абы кого не пускают. Спокойной ночи!

Седобородый, поклонившись хозяину дома, свел ошеломленного Луготу вниз, провел его в людскую, где распорядился, чтобы луготинского коня определили в конюшню, а самого накормили и положили где-нибудь рядом, чтобы спал ночью. Да чтоб присматривали за ним. И, одевшись, ушел, словно потерял к Луготе всякий интерес.

Его накормили кашей, оставшейся от холопского ужина, причем баба-стряпуха, недовольная тем, что ее разбудили, сердито стояла над жующим Луготой и нетерпеливо ждала, когда же он наконец насытится. Потом пришел молодец, поеживающийся от мороза, и объяснил, где он может завтра забрать своего коня. Между прочим, девка Малаша все время мелькала где-нибудь рядом, а сердитая стряпуха, завидев ее, гнала прочь. Это не укрылось от челяди и вызвало множество шепотков, посмеиваний, тихих присвистов и шуточек. Челядь веселилась от души: видимо, насмешки над девкой Малашей в этом доме были привычными, и сейчас люди не хотели упускать развлечения, раз уж их подняли посреди ночи. Луготе было особенно обидно чувствовать себя этаким шутом, не ко времени зашедшим в чужой двор. Он торопливо доел и заранее напыжился — на тот случай, если бы ему предложили переночевать с остальной прислугой, но тут Малаша, хихикая, повела его куда-то и привела в отдельную каморку, где была постель, застланная шкурами и разноцветным тряпьем. Зажегши светильник, она оставила Луготу, но на прощание так многообещающе вильнула широкими бедрами, что его даже скрючило от ненависти. Кое-как стащив с себя одежду, он повалился на постель, злясь еще и на то, что придется перебарывать сон в ожидании, когда эта Малаша заявится со своим толстым носом, растопыренными громадными грудями и запахом пота — жирным и сладким. Не заметил, как заснул. И проснулся — испугался, когда она навалилась на него большим и мягким телом, задышала прямо в ухо и рот. Он сразу вспомнил — кто это, злоба всколыхнулась в нем, и, увязая руками в Малашином теле, Лугота изо всех сил толкнул ее на пол.

— Пош-шла отсюда, постылая! Убью!

Она, кажется, с удивлением быстро вымелась из каморки. И тогда Лугота, почувствовав некоторое облегчение, заснул глубоко и крепко.

Проснулся он уже поздним утром, и разбудила его все та же Малаша:

— Эй! Ты не спишь? Поди — наш хозяин тебя зовет.

Невыносимо тоскливо просыпаться в чужом, незнакомом доме, где ты никому не нужен и где вдобавок будит тебя Малаша, вызывая у дворни новый приступ веселья. Лугота оделся, пригладил растрепанные после сна волосы — умыться ему никто не предложил — и отправился к хозяину, раз приглашает.

Хозяин дома, кравчий великого князя, сидел в своей горнице за столом с какими-то незнакомыми людьми, судя по виду — тоже важными и влиятельными. В их присутствии хозяин держался еще надменнее, чем вчера.

— Поел уже? — спросил он Луготу и, не давая тому ответить, продолжил: — Ну вот и ладно. Я великому князю про твои страсти рассказал. Теперь можешь ехать. До ворот тебя мой человек проводит, а дальше — уж сам как-нибудь.

Лугота молчал, ощущая, как внутри вздымаются и опадают волны бессильной ненависти. Обвели его вокруг пальца! Вот тебе и дождался милости от великого князя. Как же теперь до дому добраться? Конь заморенный, а другого ведь не попросишь.

— Коня своего заберешь — тоже покажут тебе. Да человеку на конюшне заплатишь чего-нибудь за овес, за сено, — продолжал говорить хозяин. — Да вот еще что. Где ехать будешь — везде говори: великий князь, мол, войны не хочет. С князем Мстиславом Мстиславичем хочет жить как с братом. Они ведь свояки с великим-то князем, — уже не глядя на Луготу, обратился к своим гостям хозяин. Те важно закивали, соглашаясь.

Небрежным взмахом руки Лугота был отпущен. Приходилось уходить несолоно хлебавши. Он представил себе длинную и опасную обратную дорогу — и сердце тронулось жалостью к самому себе: а ведь не доеду, пропаду! С обозом бы поехать — так ведь нынче в Новгород обозы не ходят. И знакомых во Владимире никого, чтоб хоть коня занять в долг. И купить не на что. Да еще сколько сдерут на конюшне? Можно попробовать самому прорваться к великому князю, сказать, что так, мол, и так, будучи верным государя владимирского слугой, жизни своей и имущества не жалея, рвался, спешил. Поиздержался малость в дороге. Но Лугота ясно видел, как он будет в лучшем случае смешон в глазах не только великого князя, а и самого последнего мальчишки, что подает ему утром тазик для умывания. Нет, он этого не сделает!