Анатолий Субботин - За землю Русскую

— «Благословение от владыки, поклон от посадника нашего, тысяцкого, от всего Великого Новгорода, государыне-княгине Федоре Изяславовне, — вытянув руки ближе к свету, гнусавя и певуче растягивая слова, начал чтение Лизута. — Просим тя, осударыня, отпусти княжича своего Мстислава Мстиславича во княжение на Новгород Великий, по уставу нашему старому, по всему обряду, как от дедов положено. А ряда ему, княжичу Мстиславу, такая: Великий Новгород держать по старине, по пошлине; волости все и пригороды держать мужами новгородскими, а князю иметь от волостей дань; без совета господ, без посадника ему, князю, никого не судить; волостей не раздавать, вотчин княжих на Новгороде Великом не иметь и в свои волости мужиков не выводить и закладников не принимать; охотою ему, князю, промышлять за шестьдесят верст от города; дружину ведать, землю Новгородскую от недругов и воровства всякого оберегать; войны без благословения владыки и мимо совета господ не объявлять. А если холоп или раб станет жаловаться и клеветы сказывать на своего господина, холопов тех и клевет их ему, князю, не слушать и веры не давать. И целует он, князь, в том крест на сей грамоте и на всех старых грамотах у святой Софии, как повелось в Новгороде…»

Ручьями льет пот. Снять бы шубу, копной давит она плечи, да не пристало без шубы сидеть в гостях. За едой да за разговором Лизута и без того отступил от обычая: расстегнул серебряные пуговицы, распахнул полы.

Легкими стали жбаны и ендовы. Стоек на еду Стефан Твердиславич, Лизута ему под стать. Перепробовали все, что положено и поставлено на столе. На заедки Лизута пожевал красной рыбы соленой, что привезена из дальней обонежской вотчины, поел долгого киселя в сусле… Всему оказана честь.

На полночи уж подняли холопы под ручки боярина Якуна и не вели, а несли размякшую тушу к своим хоромам.

Крестоносное шведское войско вторглось в пределы земли озер. Огонь и меч без устали истребляли язычников, неся им «познание и радость истинной веры». Весной тысяча двести сорокового года стан шведов располагался в замке Обо. Войско готовилось к походу на инаковерующих русов. Огромная, сказочно богатая Новгородская земля сулила неисчислимые дары победителям. Папа Григорий IX благословил крестовый поход на Русь и заранее отпустил крестоносным воинам все их грехи.

Старый замок ожил от множества населивших его людей. Запущенные покои увидели в своих стенах цвет шведского и норвежского рыцарства. Биргер из Бьельбо, зять короля и правитель государства, внедрял среди язычников верность христианнейшему шведскому королю. Над обращением язычников трудился отец Биорн, духовник правителя. Трупы обезглавленных и удавленных язычников гнили в лесах и окрестных болотах.

Восточная часть замка, где жил Биргер, сохранилась лучше других. Стены ее сложены из тяжелых гранитных плит. Позеленевшие от времени лепестки черепицы круглым, словно обточенным, шатром кровли возносятся ввысь. Узкие щели, сквозь которые проникал внутрь покоев тусклый свет, напоминали не окна, а пробитые в камне боевые амбразуры.

Миновав стражу, отец Биорн вошел в покой правителя. Весеннее солнце, ярким блеском заливавшее окрестности замка, не оживляло холодный полумрак, царивший здесь. Прикрыв за собой дубовую дверь, отец Биорн остановился. Его охватило чувство невольной робости, точно ступил он на край глубокого колодца, открытый люк которого страшным черным пятном зияет среди каменных плит пола. Но плиты лежат ровно. Свежевыбеленные стены пахнут известью. Середину пола устилает жесткий ковер, сплетенный из морской травы.

— Мир и благодать господа нашего тебе, государь! — почтительно склонив голову, произнес отец Биорн, приветствуя правителя.

Биргер находился в глубине покоя. Отец Биорн сначала различил высокое, грубо сколоченное кресло и, как бы слившийся со спинкой его, лысеющий спереди лоб правителя. Биргеру не больше тридцати лет, но лысина и сутулая, с приподнятыми плечами, угловатая фигура старили его. Серые неподвижные глаза, устремленные на вошедшего духовника, казались такими холодными, словно в эту минуту правитель ничего не ощущал и никого не видел. Редкая с рыжеватым отливом борода и опущенные вниз усы придавали ему выражение надменности и той суровости, какая бывает у людей, привыкших к поклонению окружающих.