Анатолий Субботин - За землю Русскую

— Добычу рад отнять?

— Не отнять, а взять по праву вотчинному.

— Дозволь, Ярославич, мне молвить, — вскочил Олексич. — Не уймется ключник, дозволь с крутояра его да в воду!

— Постой, Олексич, не горячись, — остановил Александр. — Всех, кто не с тобой в одно слово, не перекидаешь. Где по делу спрос, там и я не супротив. А ты, ключник, помни: не зверь нам дорог — потеха. Зверя бери себе да кланяйся им болярину.

…Княжие гонцы с утра оповестили в городовых концах — и на Софийской и на Торговой — о военной потехе. Людно на Буян-лугу. Весь Новгород Великий поднялся взглянуть на забаву.

Потеха еще не началась. Пляшут, шатаются в толпе ряженые; над лугом крик, визги. Праздник русалий — старый праздник. В святцах он не отмечен, и колокола не звонят ему. Зимою — масленица обжорная, весною — русалин.

На берегу Волхова хоровод девичий. Льется над рекою песня:

Лугом скачет «козел». Борода из мочалы, рога берестяные; тулупишко у «козла» шерстью вверх, лицо в саже… Зубы блестят да глаза.

Вбежал «козел» в хоровод, заблеял, запрыгал… Девичьи летники разлетелись от него, как пух. «Козел» копытищами машет. Голос у него тряскучий, как горох на горячей сковороде.

Потопал «козел» и ускакал к Раздвиже. Снова пошел хоровод, закружился цветным колесом; падают на Волхов девичьи голоса:

Набежал «гусь». Хвост у него соломенный, голова под зипуном, руки вверх в одном рукаве. Из рукава — полено — шея гусиная; на конце полена — веретено. Машет «гусь» веретеном, не отскочишь — клюнет.

На кругу Омоско-кровопуск. Пристают к нему:

— Омос, загадочку загани!

— Скороговорку скажи!

Омос — руки в боки, ломается:

— Сказал бы, да горло перехватило, борода не целована.

— Скажешь — поцелую.

Кто молвил? Катерина Славновна, молодая вдова. С Василья Капельника второй год пошел, как она вдовеет.

Вел Тит, муж Славновны, обоз с солью из Русы, в пути, на раскате, воз опрокинулся, придавил грузом гостя. Набежали обозные, высвободили Тита, но был он не жилец на свете. Грудь раздавило. Простонал на заезжем до утра и затих. Убивалась горем по муже Катерина Славновна, причеты горькие причитала, а прошло время — стерлось, потускнело горе. Молода она, красою не обижена и на язык таровата.

Не знает, как сорвалось у нее слово, а Омос пристал, вьется вокруг паутом:

— Не поцелуешь, молодушка, побрезгуешь! Не тем, скажешь, запором крещен, не той дубиной богу молился. Голова, скажешь, у Омоса лысая, борода облезлая… Куда те, хилому, до меня!

Но не такова Катерина Славновна, чтобы слово на-, рушить. Любо ли ей, не либо ли, а сказала — стоит на своем.

— Вот те крест, Омос, поцелую.

— Обманешь, а за обман обманками платят.

— Ой ли!

Выступила она вперед, щеки — кумача жарче, глаза темны, как дно у Волхова. Встала перед Омосом.

— Поцелую, Омос, не онемей!

Как ни боек Омос, но и он оробел перед Славновной. А как да и впрямь прижмет к груди… На груди у Славновны камень растает. Вокруг хохочут:

— Радуйся, Омос! Дождался светлого дня.

— Наблазник говорок на путаную голову.

Славновна рядом. Облаком взвились паволочитые рукава. Вдруг будто медом крепким обожгло губы, а открыл глаза — Славновна далеко… Утирается рукавом.

— Жив, Омос?

— Ай да молодушка!

— На голову вырос.

— Не зевай, засылай сватов!

Омос сбросил колпак, подпрыгнул на одной ноге.

— Курочка короткопапоротненькая, — прочастил он скороговорку. — Шли три попа, три Прокопья попа, говорили попы про Прокопья попа, про Прокопья попа, про Прокопьевича… Кто боек — переговори!

— Ха-ха-ха!

— Не язык у Омоса — шило. Как про попа-то?