Анатолий Субботин - За землю Русскую

Александр надел кафтан, затянул на талии кожаный пояс. Он готовился покинуть горницу, когда со двора вернулся Олексич.

— Хорошо утро, княже, — сказал он, прикрывая за собой дверь. — Велел я седлать коней.

Александру показалось, что воевода чего-то не договорил. И лицо у него встревоженное, словно бы молодец не на ловища собрался, а в поход дальний.

— Невесело смотришь, Олексич, — сказал Александр. — Не гонец ли из Новгорода?

— Гонца не слышно, а здесь, в городке, дворский Клим сказывает: люди на Шелони худо живут.

— Голод, аль мор, аль пожары лютые?

— Не голод и не мор. Хлеб уродился и пожаров не было. Владычные вотчинники тяжкой данью обложили смердов. Зажитья рушат.

— По чьему указу? — голос Александра прозвучал глухо. — Ведомы ли рубежи владычной вотчины?

— Были ведомы. При старом князе Мстиславе Владимировиче дана святой Софии вотчина в Зашелонье. Полтораста годин минуло с той поры… Владычными указами округлилась вотчинка: вся земля от Шелони до Полисти стала вотчинной. Владыка Спиридон недавно, перед кончиной своей, указал не по Шелони вести рубеж вотчинный, а по Мшаге. Вольные смерды, зажитья которых за Мшагой, обижены указом. Отцы наши, говорят, деды и прадеды не знали холопства. А правитель вотчинный, поп Семен, лютует. Велит смердам двойную дань давать вотчине. Кто из смердов бойчее был да противился, тех, сказывает Клим, томит правитель в порубах в вотчинном городке.

— Уши и носы резал?

— Может, и резал, — ответил Олексич. — О попе Семене Клим не молвил доброго слова.

Александр помолчал. Не жаловал он самоуправство вотчинных правителей, но заступать ли ему смердов перед домом святой Софии? Заступишь — много шуму вызовет это на владычном дворе. И слух будет о княжей милости к смердам — половникам и кабальным; жди после непокорства в других вотчинах владычных и боярских.

Ему, князю, придется тогда усмирять непокорных, охранять вотчинные права.

— Не время, Олексич, иметь нынче распрю с владычными, — сказал он. — В вотчинах святой Софии судит владыка. Будем в Новгороде, скажу о том, что сталось на Шелони.

— Владыка не избран, княже, а тот, кого изберет Новгород, послушает ли гладкого слова? — усомнился Олексич. — О владычных и монастырских вотчинах давно недобрая слава; тяжко в них холопам и смердам.

— Тяжко, но не нам заступать непокорство холопье, — строго, нахмурив брови, Александр оборвал воеводу. — Княжая власть утверждает мир в вотчинах, а ты заступника холопьего непокорства хочешь видеть во мне. Довольно судить нам о делах вотчинных, пора в поле.

— Не повременить ли с полем, княже? — опустив глаза, вспыхнул Олексич, обиженный последними словами князя. — Не время иметь распрю с владычными попами, сказал ты. А выйдем в поле — беда станется.

— В чем? — коротко спросил Александр, все еще хмурясь. — Зверя и дичи в борах много.

— О том и Клим сказывает, — подтвердил Олексич. — Но шли-то мы, княже, на вольные земли, а пришли во владычную вотчину.

— Оставь пустые речи, Олексич! Не к лицу тебе.

— Пустые ли, княже? — Олексич помолчал, точно не в силах вымолвить то, что знал. — Указом владыки, о котором сказывал я, все боры на Шелони от Мшаги до Псковской земли и Полисти отписаны на святую Софию. И городок, где стоим мы, и все вокруг — вотчинное, а на вотчинных землях охота князю не велена. Горше того, вотчинка перевета Нигоцевича, что была на Верхней Шелони, которую, как и иные Нигоцевичевы, по указу твоему и Новгорода, надлежало отписать на князя, и эта вотчинка взята ныне во владычную.

— Кем? Кто мог совершить это? — приблизясь к Олексичу, спросил Александр.

— Поп Семен, правитель владычной вотчины. Взял по указу владыки.

— Молчи! Негодный слух сказываешь…

— Не слух, княже, — резко произнес Олексич. — Лжецом я не был. Смерды бегут ныне из той вотчины. И не их, не смердов заступишь, а себя, когда спросишь вотчинного попа о лютости его, беззакониях и зле.

— Спрошу, — коротко, сдерживая гнев, сказал Александр. — Нынче же будем гулять в борах на Шелони. И о том спрошу, кто без слова моего и Новгорода взял во владычную кабалу вотчину Нигоцевича. Указу о том не быть!

Не дымят домницы на Мшаге. Дед Левоник не поднимает головы; все тело у него болит и ноет от милости владычного ключника.

Василько не показывается из избы. Обида и стыд душат кричника: как мог стерпеть наказание?! Ни в сердце, ни в думах своих Василько не имел страха, а тут безмолвно, как последний холоп, лег на землю. Марина — жена Василька — ходит с красными, наплаканными глазами. Встретятся с нею люди — жалеют: