Антон Хижняк - Даниил Галицкий

Не спится Смеливцу, тяжелые думы ползут, надвигаются… Видит он себя десятилетним мальчиком на берегу Днепра, в Киеве. Отец еще не брал его в кузницу, не мешал ему забавляться с мальчишками-ровесниками. Целыми днями бегал Смеливко по киевским улицам, лазил на высокую колокольню Десятинной церкви, шнырял по густым лесным чащобам за крепостными стенами, плавал в темной днепровской воде. Давно это было, три с половиной десятка лет. На всю жизнь запомнился последний день в Киеве. Была тихая погода, ласково грело весеннее солнце. С вечера условился Смеливко со своими сверстниками, что утром пойдут они вдоль Днепра до самого Печерского монастыря. А ночью вдруг тревожно зазвонил вечевой колокол у Софии. Смеливко проснулся и тихонько позвал отца, но ответа не услыхал. В клети он был один. Тогда Смеливко пополз к выходу, но и во дворе не нашел отца. От непрерывного колокольного звона Смеливко вздрагивал, боялся лезть обратно в клеть. Где-то на горе вспыхнул огонь — видно, на площади зажгли кучу соломы. Это означало тревогу — так делали, когда к Киеву приближались половцы. Смеливко посматривал на огонь и прислушивался: звонили у Софии, а здесь, на Подоле, было тихо. Он прислонился к дубу и дрожал от прохлады. Вскоре послышались шаги, и Смеливко узнал голос отца: «Идите сюда, я позову сына, а сам сбегаю в кузницу…» В ту же ночь они выехали в Коростень — отец с несколькими ковачами сопровождал галицких купцов, которые упросили охранять их обоз с товарами. Дней на десять думал отец отлучиться из Киева, а вышло так, что не возвратился совсем. И не каялся — утром в Киеве произошло такое, что путь для возвращения был отрезан…

Волынский князь Мстислав Изяславич, княживший тогда в Киеве, и суздальский князь Андрей Боголюбский враждовали между собой. Андрей не мог примириться с тем, что Мстислав захватил Новгород и посадил там своего сына Романа. Чтобы обессилить своего противника, Андрей решил ударить по Киеву. Князья грызлись между собой, нападали друг на друга, а страдали от этого простые люди — смерды и горожане. У отца Смеливца часто собирались ковачи, изливали друг другу свои сокровенные мысли, ругали князей. «Бежать надо!» Не один раз слышал Смеливец горячие слова седобородого ковача. Бежать! Но куда? Никто не знал. Знали, чувствовали только одно — княжеские драки до добра не доведут. И это случилось. На этот раз Андрей, ворвавшись в Киев, забыл обо всем, не мог сдержать себя — его опьянил успех победы над Мстиславом. И он приказал разрушать, грабить. Вместе с Андреем Боголюбским на Киев пошли смоленский и переяславский князья, да еще присоединились к ним мелкие князья, владевшие небольшими уделами на Киевской земле. Все они были недовольны Мстиславом Изяславичем и хотели отомстить ему.

Через два дня в Коростень добрался знакомый Смеливцева отца и рассказал о таких ужасах, что в Коростене даже верить не хотели. Не может, мол, быть, чтобы свои, русские, такое учинили!

— Князья словно звери! Людей убивают, своих в плен берут! — возмущался отец. — Не вернусь в Киев!

Тогда и послушался он галицких купцов. Говорили они, что нужны в Галиче умельцы ковачи, и он поехал в Галич.

Так Смеливец с берегов Днепра попал на берега Днестра. Только ничего хорошего не нашел его отец и на новом месте. Везде одинаково. Куда ни поедешь, точно так же сосут кровь бояре и князья. Но выхода иного не было — пришлось осесть в Галиче, и после смерти отца Смеливец продолжал его кузнечное дело…

Иванко ни на что не обращал внимания — мчался к заветному уютному местечку на крутом берегу Днестра, где шумели над обрывом широколистые дубы. Уже давно стемнело, а Роксана все еще не приходила. Что бы это могло означать? Юноша побежал по тропинке назад, навстречу Роксане. Хоть бы не разминуться — ведь она должна прийти прямо из крепости. Неужели забежала домой? Через Михайла передавала же, что домой заходить не будет. Иванко не заметил, как проскочил к полянке, и, встревоженный, снова побежал к обрыву. Так и есть, прозевал. Роксана сидит на сухой дубовой колоде, охватив голову руками. При бледном свете луны вырисовывается ее белая вышитая сорочка. Иванко всегда терялся при встречах с Роксаной. Ему очень хотелось обнять ее и не отпускать от себя. С какой горячностью бросался он к Роксане, брал ее за руки, а она сдерживала его обычным: «Иванко, остынь!» И отводила его руки от себя, усаживала рядом и говорила, говорила… Он порывался к ней, губами искал ее губы, сжимал маленькие пальчики Роксаны — и всегда уступал, покоренный ее настойчивым шепотом: «Не надо, а то убегу и больше не приду…» И Иванко сидел смирно, упрашивал не оставлять его. Роксана сердилась, когда он брал ее за руки. Ее маленькие кулачки, словно воробышки в гнезде, прятались в широких Иванковых ладонях. Уже второй год встречаются они, но до сих пор Иванко так и не отважился поцеловать Роксану. Он мог это сделать насильно, но разве это будет тот поцелуй, о котором он мечтал, поцелуй, который Роксана сама бы подарила ему? И он давно уже лелеял самую тайную, скрытую ото всех мысль о желанном мгновении. Все его существо жило Роксаной. О ней он думал, засыпая после тяжелых трудов; она стояла перед ним, стройная, светлая, в задымленной кузнице отца и подбадривала его; она не выходила из головы, когда он возвращался с отцом домой, когда одиноко бродил по рощам, когда с друзьями купался в Днестре. И утром, когда просыпался, первой мыслью была мысль о Роксане.