Всеволод Соловьев: Вопрос

— Какъ?!. Вы находите… есть опасность? — наконецъ, прошепталъ онъ, едва ворочая языкомъ и дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Ахъ, Богъ мои, ну чего вы пугаетесь! развѣ я говорю про опасность… я только нахожу присутствіе доктора полезнымъ… для вашего-же спокойствія.

Но онъ заставилъ ее побожиться, что нѣтъ опасности, а когда она, видя, что онъ не отстанетъ — побожилась, онъ сказалъ ей, что не вѣритъ.

— Ну, такъ вотъ что, Александръ Сергѣевичъ, — рѣшительно объявила Анна Степановна. — Дверь въ спальню я запру на ключъ и прошу васъ не входить: вы только мѣшаете мнѣ и тревожите барыньку.

Она, дѣйствительно, заперла дверь на ключъ, а онъ, не смѣя теперь тревожить Машу, слонялся по кабинету и гостиной, ломая руки во время криковъ Маши и ежесекундно глядя на часы.

Докторъ пріѣхалъ уже среди ночи. Матвѣевъ кинулся къ нему; но онъ почти не обратилъ на него вниманія, а перешепнувшись съ Анной Степановной, прошелъ прямо въ спальню.

Матвѣевъ ждалъ — и конца не было этому ожиданію. Онъ былъ теперь совсѣмъ какъ въ чаду. Онъ смутно понималъ, что послали за хлороформомъ. Машины крики, переходившіе то въ визгъ, то въ ужасную хрипоту — доводили его до полнаго изнеможенія. И такъ шли часы. Разсвѣтало.

Наконецъ, докторъ вышелъ — растрепанный, тяжело переводя дыханіе.

Матвѣевъ, съ искаженнымъ до неузнаваемости, совсѣмъ какимъ-то зеленовато-сѣрымъ лицомъ, только жадно, съ ужасомъ и надеждой взглянулъ на него — говорить онъ не могъ, и онъ ждалъ, невыносимо боясь того, что услышитъ.

— Надо было раньше… я сдѣлалъ, что могъ… ребенокъ спасенъ… но, я долженъ сказать, что боюсь за послѣдствія для матери, — проговорилъ докторъ, въ изнеможеніи опускаясь на диванъ.

Матвѣевъ сразу ничего не понялъ. Онъ смутно чувствовалъ только, что надо туда, къ ней — и устремился въ спальню. Пропитанная ѣдкимъ лѣкарственнымъ запахомъ атмосфера охватила его. Онъ слышалъ какіе-то странные, неизвѣстные ему звуки — и не понялъ, что это крикъ его ребенка. Онъ склонился къ кровати и въ полумракѣ занавѣшенной комнаты увидѣлъ Машу — и почти не узналъ ее, до такой степени лицо ея измѣнилось, такое новое было въ немъ выраженіе.

Она съ большимъ усиліемъ подняла къ нему руку и слабо ему улыбнулась.

Говорить она не могла.

Онъ прильнулъ губами къ ея горячей рукѣ, и его наполнило чувство мучительнаго, почти паническаго страха…

«Что такое говорилъ докторъ?! она въ опасности!.. зачѣмъ-же это?.. какая теперь можеть быть опасность?..» — стучало ему въ голову.

Къ это время Анна Степановна поднесла къ нему что-то.

— Съ дочкой поздравляю… поглядите, какая хорошенькая дѣвочка, — сказала она.

Онъ оглянулся на ея голосъ и увидѣлъ, среди полотна, и кружевъ, маленькое, сморщенное, темное подобіе человѣческаго лица и копошившуюся крохотную ручку. Онъ тотчасъ-же отвелъ глаза и даже зажмурилъ ихъ, чтобъ не видѣть: это крохотное существо показалось ему какой-то страшной галлюцинаціей, и ему даже не пришло на мысль, что это «его и ея ребенокъ».

Дверь едва слышно скрипнула, и показался докторъ.

— Волновать ее невозможно… надо сдѣлать все, чтобъ она заснула, — мрачно произнесъ онъ. — Прошу васъ, выйдите…

Матвѣевъ почти безсознательно исполнилъ это требованіе…

Двое сутокъ продолжались страданія Маши. Она умирала отъ послѣдствій нежданной, но неизбѣжной операціи, безъ которой погибла-бы не только она, а и ребенокъ. Всѣ извѣстные доктора перебывали въ домѣ, но дѣлать было нечего — Маша умирала. Одинъ только Матвѣевъ не хотѣлъ понимать этого, не вѣрилъ, не допускалъ возможности.

Онъ не сомкнулъ глазъ и, ужъ никого и ничего не слушая, не отходилъ отъ постели жены, даже пересиливая въ себѣ страхъ и почти отвращеніе, возбуждаемые въ немъ близостью крохотнаго существа, которое то и дѣло кричало.

Машу причастили. Страданія ея какъ-бы стихли. Она лежала неподвижно, и онъ даже не могъ рѣшить — видитъ-ли она его, чувствуетъ-ли его присутствіе. Но онъ все-же не вѣрилъ, что это конецъ, онъ то и дѣло повторялъ себѣ: «когда-же это пройдетъ? когда-же она станетъ поправляться?.. скорѣе, скорѣе!» Безъ этой, упорно вызываемой имъ мысли, онъ не могъ жить…

Проходили минуты. Вдругъ Маша затрепетала и приподняла голову съ подушки.

— Дѣвочку! — шепнула она.

Ребенка поднесли къ ней.

— Возьми, — еще тише, почти однѣми губами, прошептала она.

Ея голова упала на плечо мужа и онъ разслышалъ: «береги ее… береги». Потомъ Машина голова сдѣлалась тяжелой, потомъ, отъ невольнаго его движенія, покачнулась и какъ-то странно упала на подушку.