Всеволод Соловьев - Вопрос

Крупная бѣлая рука Жюли съ маленькимъ бирюзовымъ колечкомъ на пальцѣ замерла на спинкѣ кресла, гдѣ сидѣла Маша. Матвѣевъ, уже не владѣя собою, приподнялся и впился взглядомъ въ эту руку. Но вдругъ онъ охватилъ руками голову своей дѣвочки, крѣпко поцѣловалъ ее и, не взглянувъ на Жюли, вышелъ изъ гостиной.

На слѣдующее утро — онъ сказалъ Настасьѣ Петровнѣ:

— Знаете, что мнѣ пришло въ голову… Я очень не хорошо поступилъ, взявъ къ Машѣ такую молодую и красивую бонну… Я вовсе не хочу, чтобы про меня ходили сплетни. Надо, чтобы она нашла себѣ другое мѣсто… только безъ всякихъ непріятностей и чтобы она не обидѣлась.

Настасья Петровна какъ-то подозрительно на него взглянула.

— Конечно, вы правы, Александръ Сергѣевичъ, — сказала она: — я все это потихоньку устрою, а для Машеньки поищу бонну постарше, лѣтъ подъ тридцать… Красота въ нихъ — вещь лишняя…

Дней черезъ десять Жюли, вся въ слезахъ, огорченная и обиженная, ничего не понимая и клянясь въ вѣчной ненависти къ Настасьѣ Петровнѣ, уѣхала изъ дома. Матвѣевъ былъ на службѣ, и она не могла съ нимъ проститься.

Однако, Настасья Петровна все какъ-то странно поглядывала — она подозрѣвала Александра Сергѣевича въ большой неискренности и успокоилась только, узнавъ навѣрно, что Жюли получила мѣсто въ деревню и уѣхала изъ Петербурга.

Прошло еще два года. Въ это время умеръ сенаторъ Воротынскій, такъ до самой своей смерти и не впускавшій къ себѣ внука и называвшій его въ рѣдкихъ случаяхъ, когда приходилось упомянуть о немъ, не иначе какъ «этотъ болванъ». На похоронахъ дѣда Матвѣевъ встрѣтился съ той самой Лидочкой, которую когда-то старикъ прочилъ ему въ невѣсты. Теперь Лидочка стала прелестною женщиной. Она овдовѣла года съ два тому назадъ, послѣ краткаго и неудачнаго супружества. У нихъ было много общихъ воспоминаній, и Лидочка залучила къ себѣ нелюдима. Скоро онъ замѣтилъ, что его все больше и больше начинаетъ тянуть къ ней, и онъ не противился этому влеченію. Знакомые обращали вниманіе на перемѣну въ немъ: онъ помолодѣлъ, сдѣлался такимъ франтомъ. Это приписали тому, что послѣ дѣда онъ получилъ наслѣдство. Но все дѣло было не въ наслѣдствѣ, а въ Лидочкѣ.

Онъ все чаще и чаще останавливался на мысли о возможности женитьбы. Лидочка нравилась ему и вовсе не скрывала, что и онъ ей нравится. Ему казалось, что молодая женщина очень добра, что она будетъ очень любить Машу. Къ тому-же вѣдь, она знала его покойную жену, была дружна съ нею. Дѣло налаживалось; развязка казалась близкой.

Лидочка уже не разъ бывала «у Настасьи Петровны и Маши», возила Машѣ игрушки и конфекты, наконецъ, пріѣхала къ нимъ запросто обѣдать. И Матвѣевъ, и она хорошо понимали, что этотъ день будетъ рѣшающимъ днемъ въ ихъ жизни. Настасья Петровна, тоже это понимавшая, была очень не въ духѣ, хотя тщательно скрывала свое огорченіе. Она все утро раскладывала карты — выходило все «марьяжъ» и потомъ «огорченіе отъ червонной дамы въ трефовомъ домѣ».

Матвѣевъ чувствовалъ себя взволнованнымъ, но въ то же время и счастливымъ. Ему такъ радостно было видѣть Лидочку рядомъ съ Машей, видѣть ее ласкающей его Машу. Дѣвочка болтала безъ умолку, цѣловала «тетю Лиду», разглядывала ее, говорила:

— Какіе у васъ хорошіе глаза, голубые какъ цвѣточки… ахъ, какое у васъ красивое колечко — когда я выросту большая, такъ попрошу папочку, чтобы онъ непремѣнно мнѣ подарилъ такое!..

Онъ не спускалъ съ нихъ глазъ и любовался ими.

Послѣ обѣда Машу увели въ дѣтскую. Настасья Петровна почувствовала себя совсѣмъ лишней и удалилась съ большою грустью. Они остались вдвоемъ въ гостиной. Рѣшительная минута приближалась: они оба были увѣрены, что приближается.

Матвѣевъ сталъ говорить о Машѣ, только о Машѣ. Онъ передавалъ всѣ подробности ея дѣтской жизни, увлекался, глаза его горѣли, онъ видѣлъ передъ собою только ее, свою дорогую дѣвочку.

Лидочка слушала сначала внимательно; потомъ ей стало скучно; потомъ досадно и просто обидно. Она вспыхнула и у нея сорвалось:

— Enfin, mon cher Александръ Сергѣевичъ, c'est bien drôle: vous ne parlez que de la petite… vous ne pensez qu'а elle!

Онъ не вѣрилъ ушамъ своимъ и вдругъ поблѣднѣлъ.

— Vous dites, madame? — проговорилъ онъ такимъ тономъ, что Лидочка совсѣмъ разсердилась.

Но ему было все равно. Онъ зналъ теперь, что не женится. Лидочка стала очень любезной и скоро уѣхала.

Проводивъ ее, Матвѣевъ долго стоялъ передъ портретомъ жены и глядѣлъ на него не отрываясь. Давно забытая тягость, какъ семь лѣтъ тому назадъ, налегла на него и стала душить.