Всеволод Соловьев - Нежданное богатство

Такъ разсуждалъ Наумъ и оставался совершенно спокойнымъ. Проходили дни, долгіе дни ожиданій и тревоги для Степана Егоровича и его семейства; прошла недѣля, другая — о Фирсѣ ни слуху, ни духу, прошелъ почти мѣсяцъ, а женихъ все не подаетъ о себѣ вѣсточки. Тогда Степанъ Егоровичъ призвалъ Наума и далъ ему такое порученіе:

— Отправляйся-ка ты по дорогѣ къ Симбирску, да узнай, что и какъ. Тебѣ опасаться нечего — ни за дворянина, ни за попа тебя не примутъ, а коли и наткнешься на кого, тебя не учить стать — самъ изъ бѣды выпутаешься.

Наумъ почесалъ въ затылкѣ и усмѣхнулся.

— Вотъ, вѣдь, оно дѣло какое, — сказалъ онъ. — Я-то и самъ ужъ давно объ этомъ думаю и все собирался отпроситься у твоей милости. Оно, конечно, неладно мнѣ въ такія времена оставлять Кильдѣевку, да Богъ милостивъ, ничего безъ меня не случится. А ужъ ждать у моря погоды больно надоѣло. Дозволь, батюшка, Степанъ Егоровичъ, взять Гнѣдка съ конюшни, онъ лошадь добрая, сильная, устали ему нѣту, съ нимъ я живо это дѣло обдѣлаю и вернусь съ вѣрнымъ извѣстіемъ.

— Бери Гнѣдка, — отвѣтилъ ему Степанъ Егоровичъ:- да и не мѣшкай, замаялись мы тутъ всѣ, дожидаясь. Вонъ Анну Ивановну не узнать просто, совсѣмъ ее наше горькое горе изсушило.

Наумъ отправился и черезъ нѣсколько дней вернулся веселый, сіяющій.

— Что я говорилъ! не обмануло вѣщунъ-сердце, кончились наши бѣды, слава тебѣ, Господи!

Всѣ кинулись къ нему, окружили его, въ ротъ ему смотрѣли, какъ и что онъ говорить будетъ.

И онъ повѣдалъ о многихъ важныхъ событіяхъ.

Оказалось, что Наумъ составилъ себѣ несовсѣмъ вѣрное понятіе о шайкѣ Фирса. Въ первое время эта шайка большихъ бѣдъ надѣлала. Подошелъ Фирсъ къ самому Симбирску. Полковникъ Рычковъ, вышедшій противъ него съ гарнизономъ, завязалъ сраженіе, но фирсовцы не испугались выстрѣловъ и кончилось это дѣло, какъ обыкновенно въ тѣ времена оканчивались приступы Пугачева и его сподвижниковъ: симбирскій гарнизонъ измѣнилъ; Фирсъ изъ своихъ рукъ убилъ полковника Рычкова и ужъ торжественно вступалъ въ Симбирскъ. Но тутъ совсѣмъ неожиданно дѣло приняло иной оборотъ. На защиту Симбирска подоспѣлъ полковникъ Обернибѣсовъ. Завязалась отчаянная рѣзня; передавшійся на сторону Фирса симбирскій гарнизонъ, увидя, что перевѣсъ на сторонѣ новоприбывшаго полковника, тоже ударилъ на разбойниковъ. Они не устояли и побѣжали. Разсказывали, что Фирсъ выказалъ чудеса храбрости. Окруженный со всѣхъ сторонъ и уже раненый, онъ отбивался, какъ чортъ, и крошилъ всѣхъ къ нему подступавшихъ. Но вотъ просвистѣла пуля и ударила ему въ голову; онъ пошатнулся, опустилъ руки и рухнулся на трупы, убитыхъ имъ солдатъ…

— Нѣтъ больше Фирса, да и могилы его нѣту! — проговорилъ Наумъ:- миновало наше горе, свободна наша барышня…

Нѣсколько минутъ никто не могъ произнести слова, не могъ пошевельнуться. Наконецъ, всѣ, какъ одинъ человѣкъ, даже старшія изъ дѣтей, набожно перекрестились. Всѣ невольно забыли многое страшное и вспомнили только то, что этотъ человѣкъ такъ долго былъ съ ними, что онъ по своему ко всѣмъ былъ ласковъ, что попадись они въ руки не къ нему, а къ кому нибудь другому, то навѣрно теперь всѣхъ ихъ не было-бы на свѣтѣ. Тяжело, стало на душѣ Степана Егоровича, онъ больше всѣхъ другихъ забылъ разбойника Фирску, страшнаго «пугача», и думая теперь о немъ, думавъ о Фирсѣ Ивановичѣ — старомъ другѣ далекой молодости.

Но извѣстіемъ о гибели Фирса не кончились новости, привезенныя Наумомъ. Онъ сообщилъ слухъ о томъ, что «самъ», то есть, настоящій Пугачевъ, схваченъ…

— Да вѣрно ли? — спросилъ Степанъ Егоровичъ.

— Надо полагать, вѣрно, — отвѣтилъ Наумъ. — Я дорогой-то приглядывался: у всѣхъ что-то совсѣмъ другія лица, и глядятъ и говорятъ по новому. Нѣтъ, должно вѣрно… А коли и не схваченъ еще, такъ ужъ теперь скоро ему карачунъ, по всему, какъ есть по всему видно.

Этотъ день въ Кильдѣевкѣ былъ какъ-то особенно тихъ и торжественъ. Шумной радости никто не выражалъ, даже дѣти присмирѣли, а старшіе сидѣли задумавшись. Задуматься было о чемъ, много пережилось въ послѣднее время; въ эти два-три мѣсяца будто десятокъ лѣтъ прошелъ. Вонъ, Машенька, сидѣла. сидѣла, да вдругъ кинулась къ матери, крѣпко обвила ея шею руками и заплакала.

— О чемъ ты, о чемъ? — спрашивала Анна Ивановна. — Теперь, Богъ дастъ, плакать ужъ не будемъ.

— Да сама не знаю, — сквозь рыданія проговорила Машенька:- какъ-то страшно мнѣ, и чудится, будто сама не узнаю себя, будто стала совсѣмъ другая, все другое, ничего прежняго, и прежнее будто далеко, далеко, такъ что даже трудно вспомнить, когда оно было…