Агилета - Святая с темным прошлым

Не давая своей радости прилюдно бить через край, она дотошно расспросила всех кого могла, через сколько, примерно, дней следует ожидать Михайлу Ларионовича. Затем собрала и пересчитала те деньги, что остались от присланной им некогда катеринки. Выходило не так уж мало – вполне достаточно для того, чтобы каждый день давать по алтыну караульным с просьбой немедля послать за ней, едва они завидят Кутузова на дороге. Как и некогда в пещерной келье намеревалась она встретить его красиво одетой и с убранными волосами.

Свой восторг она прятала, опуская долу глаза и чаще, чем обычно, уходя из лагеря в степь или на берег Днепра, где бродила вдоль реки, счастливо смеясь и вслух благодаря Творца, за то, что сподобил он ее вновь насладиться счастьем любви. Больше поделиться ей радостью было не с кем: имея в лагере множество друзей, не имела она ни единого наперсника. Прежде таковым можно было считать Ивана Антоновича, но теперь избегала Василиса и взглянуть на него лишний раз, дабы не причинять мучений.

Первая неделя ожидания миновала, оставив девушку все в то же восторженном расположении духа – едва ли Михайла Ларионович смог бы добраться из Петербурга на самый юг Российской империи так скоро. Но вторая истекшая неделя подточила душевный покой Василисы: сколько можно томить ее, и без того ждущую полтора с лишним года! Не в Сибирь же он едет в самом-то деле!

На третьей неделе девушка уже не находила себе места. С утра до ночи занимала себя делами, но облегчения это не приносило. И вдруг однажды, накануне Ивана Купалы [53], когда поливала она свой аптекарский огород, состоявший из одного-единственного, чрезвычайно разросшегося колючего растения – подарка имама Дениза – к ней примчался посланный караульным солдат и, часто дыша, сообщил:

– Ну, кажись, едет!

Василиса распрямилась так стремительно, что вода из оловянной чашки плеснула ей на передник.

– Точно он? – прошептала она.

– Далеко еще – лица не разобрать – он в кибитке сидит. Но лошадь сзади привязана – как пить дать его!

Девушка кинулась в лазарет, в свою каморку. Лихорадочно скинула передник, рубаху, поневу и облачилась в дожидавшееся своего часа «благородное» платье. На шею же холодными от волнения руками повязала платок цвета червонного золота, купленный у одной из казачек за такие бешеные деньги, что отдавала их Василиса, зажмурившись. Быстрыми движеньями переплела косы, перекинув их на грудь. И выбежала из лазарета.

К тому времени стало очевидно, что подъезжающий офицер именно Кутузов. У въезда в лагерь столпился весь его бывший батальон, и солдаты палили в воздух из ружей, не боясь, что им достанется за впустую растраченный порох. Здесь же, возбужденно переговариваясь, собрались и офицеры.

Василиса вскарабкалась на основание пушечного лафета, где как раз хватало места для пары узких ног. Так голова ее была вровень с головами мужчин, хоть и приходилось удерживать равновесие. Она жадно следила за выходящим из кибитки Михайлой Ларионовичем, но, едва тот сошел на землю, как полковника тут же обступили товарищи, обнимая, хлопая по плечу, пожимая руку.

Продолжая пылать от радости, девушка ждала минуты своего торжества. Вот сейчас офицеры расступятся, и он увидит ее… И точно: Михайла Ларионович словно бы что-то искал взглядом. Василиса подалась вперед, рискуя свалиться с лафета, и он, наконец-то, заметил ее присутствие.

Что-то странное проявилось в его глазах, чего никак не ожидала увидеть девушка: недовольство и одновременно боль, удивительная в эти праздничные мгновения. Кутузов быстро отвел от нее взгляд. И пока ошеломленная Василиса пыталась нашарить в мыслях хоть какое-то объяснение происходящему, поприветствовать бывшего подчиненного вышел генерал-майор Кохиус.

Прочие офицеры почтительно расступились перед ним, шагавшим вперед с широкой улыбкой. Кутузов поднял правую руку, отдавая ему честь. Указательный и средний его пальцы касались края треуголки, в то время как безымянный (это ясно видела девушка со своего наблюдательного пункта) был закован в обручальное кольцо. Один миг оно бесцеремонно золотилось в солнечных лучах, но этого было достаточно, чтобы обратить Василису в соляной столп – печальный памятник женщине, не пожелавшей поверить, что к прежней жизни возврата нет.

«Я лишусь его – и сердце, как покинутый хозяином дом, тоскливо опустеет. В одночасье выветрится из него обжитое тепло, и распахнутая дверь, как разверстая могила будет горестно напоминать мне об утрате.